Ярослава Кузнецова - Что-то остается

Не отдам. Пусть катятся. Вожжа под хвост попала. Со мной так бывает — понесет, как конь норовистый — никуда не денешься.

— Что, Редда, как он там?

Вздохнула, опять облизала.

Нашла себе игрушку. Ничего не скажешь — хорош приемыш. Крылья, зубья, да еще и по башке треснутый. Ох, хозяюшка, хозяюшка…

А продолжение не заставило себя долго ждать. В «бойницу» я углядел четверых конных, что ехали неторопливой рысцой к моему дому. Лыжню потоптали напрочь, оглоеды.

Альханы. Те самые, что к Эрбу наезжают, по Горячей Тропе, и живут у него в кабаке. Контрабандисты, рисковые ребята. Сам-то Эрб, сказывают, пока не женился, того — баловался ентим делом. Вот таперича и привечает. Собратьев, сталбыть. Между прочим, арварановку ему — они самые и возят. Да.

Спешились. Щеголи, штучки городские. Яркие платки на шеях, яркие широченные пояса — все, того — шелковое. Штанцы с бубенчиками позвякивают. Шевелюры буйные, лохматые, глазищи темные блестят — енто на предмет чего спереть.

А хороши ведь парни — один к одному, ладные, справные — чего бы Дане не втюриться, э? Оно, конечно, редко альхан на чужачке женится, а Сыча-простофилю окрутить легче легкого, да и охотник в хозяйстве сгодится, опять же… Тьфу! Да что она мне в башку-то лезет! Не она красавцев ентих сюда наладила. Девочки-скромницы, мышки монастырские.

Трое, которые помоложе, остановились шагах в пяти, держа лошадок. Четвертый — он за главного у них — постучал.

— Че надыть? — высунул Сыч-охотник кудлатую башку.

— Удачи тебе, голубчик, под рукой Единого, — сказал альхан, показав белые зубы.

Трое тоже улыбнулись, как по команде, но их улыбкам малость не доставало искреннейшего добродушия, которым так и лучился старший.

— И тебе того же, паря. Коли не шутишь, — Сыч-охотник выполз на крыльцо, прикрыв за собой дверь, — Надыть-то чего?

— Все того же, голубчик, все того же, — красив он был, альхан, красив и уверен в себе. — Сегодня день такой — ты у нас самый богатый купец по ту и эту сторону Кадакара. Твой товар — мои деньги. Назначай цену.

Я вздохнул.

— Шел бы ты, паря. В кабак там. Али еще куды. Язык уж намозолил, повторять-то.

Альханская ухмылка стала еще шире.

— Твоя правда, язык иногда сказанет — потом жалеешь. Не пожалей, голубчик. Язык — он тебе еще пригодится.

— Че эт' ты язык мой бережешь? — фыркнул Сыч-охотник, не понимая.

— Язык вместе с головой, — объяснил альхан доверительно, — Ты бы, голубчик, сам их поберег. Из меня бережливец плохой.

— Тю! — дошло до тупого тила, — Никак, угрожать вздумал?

Альханы все лыбились — молодые, жилистые, ладные. Любо-дорого посмотреть.

— А чего ж, я не прочь, — Сыч-охотник ухмыльнулся, — Подходитя, робяты.

За дверью заскреблись, ухнули негромко и требовательно. Я открыл.

— Только извиняйте, я тожить, того — не один.

Редда и Ун вышли. Малыш фыркнул и дернул плечом, а хозяюшка лениво обозрела всех четверых и зевнула.

— Значит, это и есть твоя цена, охотник? — контрабандист поглядел с жалостью.

Ох, приятель, приятель…

— Я не торгуюсь, альхан.

Один из парней, чья улыбочка выглядела оскалом из-за странного прищура в один глаз, процедил презрительно:

— Кончай разговоры, Норв. Не видишь — клиент желает помахаться, — и потянул из-за пояса кнут.

Остальные сделали то же — слаженно, как улыбались. Молодцы ребятки.

— Авось подружки ваши, марантины, вас починят, — вздохнул я, а тот, кого назвали Норвом, повел плечами, отбрасывая за спину полы щегольского подбитого мехом широкого плаща:

— С Богом, охотник.

Когда-то, тысячу лет назад, Великолепный Алуш с Арито и Кайром на подхвате гоняли меня в три лиаратские боевые плети.

Знаете, небось — длинная плеть со стальным шариком, либо «ежиком» на конце… Тогда я сломал Арито руку, и Алуш долго и нудно отчитывал меня за неумение сдерживаться на тренировке…

Лиаратские плети — это вам не альханские кнуты, пусть даже и самые лучшие, а Великолепный Алуш…

К тому же, я действительно был не один.

— Горло не трогать, — велел собакам и прихватил свой посох, воткнутый в снег у крыльца — дескать, дома хозяин.

Они пошли все разом, плавно отводя кнуты в замах. Хороши ребятки, ох, хороши. Полжизни. Мне бы их задатки.

— Хог, звери.

Ун прыгнул к крайнему слева, ушел из-под кнута и рванул чуть выше колена.

Редда метнулась к старшему, Норву, и заплясала, уворачиваясь от хлестких ударов, яростно взрывавших снег.

Я качнул дубиной, поднырнул, двинул одному альхану по ребрам.

Другой меня все же задел.

Развернулся к нему, вскинул руку — дескать, больно — кнут с готовностью обвил запястье.

Рывок — парень полетел в сугроб.

Ун уже сидел у своего партнера на груди и ласково порыкивал.

Редда играла с Норвом. Давненько не было у хозяюшки подходящего развлечения — истосковалась.

Я отбросил дубину и на пробу щелкнул кнутом. Годится.

— Ну, че, паря? Сыгранем?

Он целил по ногам. Я поймал его кнут — петля сверху — и сделался обладателем двух «махалок».

Щуренный, первым доставший кнут и первым же его лишившийся, выбрался из сугроба. Обиженный на Сыча-охотника. Ох, и обиженный…

Шелестнул, раскрываясь, складной альханский нож — лезвие словило солнечный лучик. Ай, парень! Не парень — загляденье!

Пошел на меня, сощурив оба глаза, вздернув верхнюю губу. Заводной парнишечка…

Норв, отбиваясь от счастливой Редды, ругался на лиранате и по-альхански. Прижатый Уном молчал. Четвертый тоже достал нож, но пока не встревал, предоставив разбираться со мною нетерпеливому своему приятелю.

Я взял нетерпеливого кнутами за ноги и за плечи, цапнул ножик.

— Не балуй, паря. Не балуй.

Рука его разжалась не сразу, пришлось слегка вывернуть кисть.

Четвертый растерялся — упустил драгоценное мгновение, а теперь любые попытки были бы только во вред, потому что я приставил трофей к горлу бывшего владельца.

— Хорош, робяты. Побаловались — и будя. Ар, зверье. Ар.

Собаки с сожалением отошли и сели у ног.

Альханы больше не улыбались.

Тот, кого я держал, дернулся — еле успел чуть отодвинуть лезвие. Посильнее сдавил ему локоть.

— Не трепыхайсь, чудило.

Поглядел на остальных.

Всегда любил альханов. Спокойное, сдержанное достоинство. Ай, молодцы!

— Лошадки ваши застоялись, робяты, — сказал я. — Э?

Норв вскинул голову.

— Ладно, охотник. Твоя взяла. Мы не в обиде.

Штаны его имели вид весьма жалкий, и левую руку он прятал под плащ (из-под плаща на истоптанный, перепаханный кнутами снег капало), но тому, кого повалил Ун, досталось серьезнее. Он ведь еще щенок, Ун. Увлекается. А тренировщик из меня аховый…