Дмитрий Лебедев - Многоликое волшебство

— Сколько времени может отнять у меня ученичество? — напряженно спросил принц.

— Столько, сколько ему будет интересно с тобой работать, — неопределенно ответил чародей.

— Но это как-то измеряется, — раздраженно переспросил Руффус, — в общепринятых единицах времени?

— Нет, — отрезал Валерий. — Обучение паре трактирных фокусов может занять, при наличии таланта, несколько дней. Изучение магии отнимает всю жизнь. Даже тот, о ком мы сейчас говорим, все еще продолжает изучать ее… Добиться уровня, необходимого для каких-то полезных действий, можно за сто лет или за пару — все будет зависеть от усердия и таланта. Я, к сожалению, не могу ответить на твой вопрос конкретней… Единственное, я взял бы на себя смелость утверждать, что ты, по-моему, должен быть ему интересен, и он скорее всего взял бы тебя в ученики. Большего я обещать не могу…

Руффус поймал себя на том, что все время неспешного монолога чародея нервно расхаживал по комнате.

— А о ком мы, собственно, говорим? — с опозданием пришел ему в голову очевидный вопрос.

— Я мог бы назвать тебе с десяток имен, которыми он пользовался в разное время и разных ситуациях, но большая их часть ничего тебе не скажет, а остальные могут повергнуть тебя в ужас или вовсе отвадить от всяких мыслей о магии. Поэтому воспользуемся именем, которое он чаще всего использует в последнее время — отшельник Странд.

— Это тот, который… — Руффусу очень хотелось что-нибудь вспомнить о нем, но ничего конкретного в голову не приходило. С другой стороны, он был уверен, что не в первый раз слышит это имя, но когда и в каком контексте он слышал упоминания об отшельнике Странде, вспомнить не удавалось.

— Это тот, — пришел на помощь Валерий, — который живет неподалеку от Арноса в предгории Белвейнского хребта в уединенном жилище и мало чем проявляет себя в современной жизни Хаббада. В последние лет сто он ничем особенным не прославился, но лучшего учителя тебе не найти.

— Лет сто… — недоуменно повторил принц. — Когда же он тогда совершал что-либо значимое?

— Раньше. Много раньше, мой мальчик. — По лицу чародея расплылась покровительственная улыбка. — Он — маг, а не какой-нибудь деревенский колдун. Сколько веков он прожил — никто точно не знает. То, чем он прославился и под каким именем — я не могу тебе говорить без его согласия, но поверь на слово, что более могучего мага я не встречал. И если ты спросишь меня, что тебе делать, то лучшего, чем попытаться пойти ему в ученики, я не посоветую. Мне все больше и больше нравится эта идея…

Руффус задумался на минуту, пытаясь реконструировать разговор, но никак не мог вспомнить, кто же первым высказал эту мысль. Стать учеником мага… Он даже приблизительно не представлял себе, что это значит. Нужно ли это ему? Или не ему? Или вовсе не нужно? Чем это может помочь Эргосу, если тот падет существенно раньше? Есть ли у него этот талант, о котором так много говорит Валерий? Слишком много вопросов, не имеющих ответа, чтобы принимать решение, а задавать их чародею почему-то расхотелось.

Разве что можно, сославшись на то, что он согласен пойти в ученики, попробовать уговорить мага помочь. В любом случае он ничего не потеряет.

— Ну, так что ты думаешь по этому поводу? — прервал его чародей. — На мой взгляд, это действительно неплохая идея.

— Но ведь она не имеет никакого отношения к тому, о чем мы с тобой говорили до этого. — Внутренне приняв решение, Руффус решил, что для пущей убедительности не стоит соглашаться сразу. Это вызовет подозрения, которые никому не нужны. Он никогда раньше и не думал обманывать чародея, но все когда-нибудь приходится делать в первый раз. Пусть уж, по крайней мере, этот обман не будет грубым и очевидным. Почему, собственно, надо обманывать — он так и не понял, но был почему-то уверен, что во всех остальных случаях Валерий не скажет ему, как найти мага.

— Как знать, как знать… — многозначительно проговорил чародей, а Руффус посмеялся про себя, радуясь, что его решение обмануть дало ему какую-то внутреннюю свободу. Как будто пелена какая-то спала. Слова, которые десять минут назад показались бы таинственными и исполненными глубинного смысла, над которым стоило бы всерьез задуматься, сейчас прозвучали попыткой сделать хорошую мину при плохой игре. От этих мыслей Руффус чуть ли не развеселился. — Подумай об этом на досуге.

— Хорошо, — небрежно бросил принц, хотя небрежность эта и была напряженной от боязни выдать себя чем-нибудь.

Валерий встал и, оправив свои длинные одежды, направился к выходу:

— Спокойной ночи, — сказал он, выходя.

— Спокойной ночи, — ответил принц и лег на постель.

Несколько минут он чувствовал, что не может сосредоточить на чем-либо свое внимание. Тогда Руффус сделал пару жадных глотков вина и, уже в накатывавшемся головокружении, подумал, что в другое время обязательно согласился бы с предложением Валерия. Уже засыпая, он почувствовал, как что-то теплое расползлось в его сознании. Это тепло поперекатывалось, убаюкивая, и ушло так же внезапно, как и появилось.

«Забавные вещи происходят от такого старого вина», — подумал Руффус и, совершенно успокоенный, безмятежно заснул.

Глава 3

Руффус проснулся достаточно рано, так что первые, еще не вполне уверенные лучи солнца встретили его, когда он был уже на ногах. Это было странно, потому что последние дни он, будучи переполненным неприятными мыслями и сомнениями, подолгу не мог вечером заснуть, а по утрам, соответственно, вставал практически к обеду с ощущением непреодолимой усталости. Сегодня же он не только встал рано, но и чувствовал себя на удивление свежим и отдохнувшим. Очень хотелось понять, насколько это было связанно с тем фактом, что вчера под вечер он все-таки решил окончательно отправиться к отшельнику Странду. Судя по ощущениям, принятое решение было верным, но Руффус в последнее время с особым подозрением начал относиться ко всему, что выглядело слишком очевидным.

Одевшись, принц решил выйти на крепостную стену. Вспомнилось, как он любил подниматься туда с отцом, встречая рассвет. Забавно было обнаружить, что отца он начал вспоминать как что-то светлое, чисто детское. Никакой связи с его титулом, никаких государственных мыслей, и более того, никакой тяжести утраты. Казалось, что отец никуда не делся, никакой потери не было и не могло быть, просто отец стал жить теперь где-то внутри. Непонятно, правда, было, почему этот образ стал таким светлым. Была ли это типичная идеализация тех, кого нет рядом с нами, или же просто от него отвалилась вся внешняя шелуха, связанная с политическими проблемами, попытками управлять вопреки собственной неспособности, и остался просто человек, со всеми своими недостатками и огромной, искупающей все остальное, любовью к своим детям.