Лайон де Камп - Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук)

Старуха прокашлялась и начала свой рассказ:

— Я Нисса из Комата. Много лет я прожила в Заминди, занимаясь скудно оплачиваемым ремеслом белой колдуньи. Я исцеляла от болезней людей и скотину, гадала для влюбленных, предсказывала перемены погоды. Но я всегда говорила людям, что в ворожбе ничего нельзя сказать наверняка, в конечном итоге все зависит от воли богов. Случилось, что в Заминди начался мор. Многие заболели, и в одну ночь умерло трое детей. Я делала все, что от меня зависело, но ни заклятья, ни снадобья не помогли. В деревне стали поговаривать, что я злая колдунья. Все ограничилось бы сплетнями, если бы не Бабур, наш старейшина. Он давно зарился на клочок земли, где стояла моя хижина. Я отказывалась продать ему участок даже по хорошей цене, вот он и отомстил мне. — Ведьма закашлялась. — Вчера я составила себе гороскоп и увидела, что расположение планет предвещает зло. Сегодня утром я собиралась перенести свои пожитки сюда, в пещеру, которую я давно уже высмотрела на всякий случай. Но опоздала: селяне, ворвавшись в дом, схватили меня и поволокли в деревню. — Нисса усмехнулась: — Нам удалось обмануть предзнаменования. По крайней мере на сегодня. А что приключилось с тобой, молодой господин?

Рассказав Ниссе то, что счел нужным, киммериец спросил:

— Что ждет меня в будущем?

Нисса вгляделась в даль старческими, слабыми глазами.

— Кое-что я могу тебе сказать. Ты человек страстный, и раздоры сопутствуют тебе, даже если ты сам тому не рад. Несметные полчища идут на тебя. Я — не последняя ведьма, к помощи которой тебе придется прибегнуть в крайней нужде. Осторожней с привязанностями. Тебе будет часто казаться, что счастье близко, но оно ускользнет из рук, растает, как утренняя дымка. Это все, что я сейчас могу тебе сказать. Мои старческие силы подорваны, необходимо отдохнуть. Я не из тех колдунов, кто вливает в себя новую жизнь при помощи магии. Завтра я прибегну к более действенным заклинаниям, чтобы приоткрыть завесу над твоим будущим. А пока прими знак моей благодарности.

— Матушка, мне ничего не… — стал было спорить Конан, но ведьма остановила его жестом.

— Еще никто не называл Ниссу неблагодарной, — сказала она. — Это сущая безделица в сравнении с тревогами минувшего дня.

Порывшись в разбросанном по пещере хламе, ведьма нашла маленький мешочек и протянула его Конану.

— Здесь несколько щепоток Порошка Забвения, — пояснила она. — Если к тебе приблизится враг, брось ему в лицо щепоть порошка. Вдохнув порошок, он забудет, кто ты такой и все, что с тобой связано.

— Как же мне с ним потом поступить? — спросил Конан. — Если он оскорбил меня, его следует убить, но нельзя же убивать человека, который забыл, что мы с ним в ссоре.

— Можно отпустить его, ни о чем не беспокоясь. Убить такого человека — все равно что убить ребенка из-за того, что ты в ссоре с его отцом. Бессмысленно жестокая месть.

Конан проворчал, что он согласен, хотя никогда прежде не задумывался о подобных поступках. Для киммерийцев было обычаем мстить представителям враждебного клана, убивая их детей.

Конан попытался отказаться от порошка, заявив, что не собирается связываться с магией. Но старуха была так настойчива, что он со словами благодарности принял дар, лишь бы только ее не обидеть.

Проснувшись на следующее утро, Конан обнаружил, что Нисса мертва, тело ее давно остыло. Все-таки не удалось ей обойти предзнаменования.

Глава 5

ГОРОД НА СКАЛЕ

Солнце пряталось за крутыми склонами Карпашских гор, когда Конан направил Имира в узкую долину, ведущую к Йезуду, городу бога-паука. Сгущавшиеся сумерки набросили тень на ущелье. Почва была каменистой, растительность чахлой, потому что покрытые вечными снегами Карпашские горы, тянувшиеся сплошным массивом с севера на юг, не пропускали в Замору влажные западные ветра. Подковы Имира то звонко цокали по камням, то вязли в лужицах просачивающейся на поверхность нефти.

Тропа вилась над полувысохшим ручьем, который пенился и как будто играл в прятки посреди валунов. Забиравшая все круче и круче тропа была узка настолько, что по ней мог ехать только один всадник. Там, где она расширялась, Конана, бывало, поджидал какой-нибудь путник, чтобы, разминувшись, продолжать спуск. Однажды Конану попался торговец, который вел с собой четырех ослов, нагруженных по бокам сосудами с нефтью. В низинах южной Заморы эта черная маслянистая жидкость использовалась для различных нужд: ее употребляли как слабительное, смазывали колеса повозок, заправляли лампы, лечили чесотку.

Конан нагнал стадо коров, которое неспешной вереницей продвигалось вверх по тропе. На одном из поворотов стало видно все стадо, на удивление огромное: Конан насчитал около восьмидесяти голов. Стадо гнали в Йезуд несколько пастухов. Медлительность неуклюжей скотины раздражала Конана, но по узкой, извилистой тропе объехать стадо было невозможно.

Несмотря на то что с заходом солнца долина погрузилась во мрак, небо все еще светилось лазурью; наконец ущелье перешло в узкую долину. Близ дороги приткнулась деревушка. Поодаль высился уступ, делящий долину надвое, и на нем теснился обнесенный стеной акрополь. Купол мраморного храма, где поклонялись богу Зацу, поднимался над розовыми городскими крышами подобно венцу монарха. Йезуд — так назывался город-крепость, а деревня именовалась Кшесрон.

Как только тропа стала шире, Конан объехал стадо и проскакал по деревушке: чумазая ребятня бросилась врассыпную, дворняги отскакивали, отчаянно гавкая вслед Имиру. Единственным общественным заведением в Кшесроне была гостиница, верхний этаж которой высился над грязными деревенскими развалюхами; над дверным косяком была прибита ветка.

Чтобы попасть в город, надо было подняться на утес по вырубленной в скале узкой крутой дороге. Это был единственный путь, и Конан заключил, что при упорной защите город будет совершенно неприступен. Склоны утеса почти что отвесны, а с тыла город защищает громоздящаяся над ним гора Чаф. Преодолеть все эти препятствия под силу разве что отряду легковооруженных киммерийских горцев.

Имир, едва ступив на дорогу, отказался идти вперед. Напрасно всадник пришпоривал его: конь стоял будто вкопанный. В конце концов Конан спешился и начал подниматься по склону, ведя под уздцы упирающегося коня. На протяжении всего подъема лошадь закатывала глаза, прядала ушами и вела себя так, как если бы чуяла некое зло, неподвластное человеческому восприятию.

Человек и упирающийся конь достигли наконец тесной каменной площадки перед городскими воротами, находящейся на головокружительной высоте. Двое вооруженных стражников, более крупных и рослых, чем заморийцы, стояли перед распахнутыми обитыми бронзой воротами.