Мария Теплинская - Короткая ночь

— Яся ты, стало быть, тоже не любишь? — спросила девушка. — И он, значит, тоже сволочь поганая?

— Э, милая, да что ж ты вскинулась так? — замахала рукой Катерина. — Про Яся тут и речи нет; да сдается мне, что и вовсе он не мужик! А ты, девка. Горяча больно — нельзя же так! — продолжала она, глядя чуть искоса. — Дрожишь ты над ним, ровно муж он тебе али жених нареченный…

И тут же обняла ее за плечи, как самая задушевная подруга, и снова зашептала дурманно и жарко:

— А с Данилкой-паничем помогу я тебе. Уж ты погоди, дай срок — сведу я вас, никто уж тогда не разлучит! Только уж и ты помоги мне, ладно?

И увидев, с какой готовностью сразу же повернулась к ней Леся, Катерина продолжила еще тише, приложив ладонь ко рту:

— Я тебе в передничек, в карман-то, ноженки положила. Вот ты теми-то ноженками прядь волос у него, у Янки-то, срежь тайком да мне отдай.

Лесю от этих слов точно громом оглушило. Так вот оно что! Нет, это уже не шутки, тут ворожбой недоброй, колдовством черным попахивает! Не сумела, стало быть, своей бабьей хитростью взять — так ворожбой одолеть решила?

И где она, хотелось бы знать, ведьму такую разыскала — сама ведь ни в жисть бы не додумалась!

Бабка Марыля не пойдет на такое: та, напротив, сколько предупреждала: волос, ногтей состриженных не бросайте, чтобы худой человек порчу не навел через них. Нет, тут другой кто-то — и впрямь худой, злобный, черный… беда, если к такому колдуну даже вещи чьи-то попадут, особенно те, что к телу близки: рубашка, пояс, лента в косу или гребень — а еще того хуже, простыня или наволочка. Ничего не стоит навести на них злые чары, и начнет тогда человек день ото дня вянуть, гаснуть, сгорать, как лучина…

И уж совсем плохо дело, если волосы или ногти в недобрых руках окажутся…

Нежданно поняла она и другое: так вот почему Катерина привалилась к ней именно сейчас, в бане! В любое другое время Леся отвергла бы с негодованием эту бесчестную просьбу, оттолкнула бы заговоренные ножницы. Но обнаженный человек, раскрывший для посторонних глаз все тайны своего тела, чувствует себя и более беспомощным, и более уязвимым; ему труднее решиться на бесповоротный отказ. Да и ножницы свои поганые она, гляди-ка, не в руки дала, а в карман передника тайком опустила: одежда ведь вся в предбаннике осталась, сразу их и не вернешь!

Вот и выходит, что хоть и в мыслях у Леси не было соглашаться на это черное дело, а все равно она в него вмаралась — ножницы-то у нее!

— Отчего же ты сама не срежешь? — спросила девушка, резко выпрямившись на лавке и глядя на нее в упор своими огромными, язычески жуткими глазами.

— Да ты что — вовсе уж бестолковая? — бросила молодка. — Не знаешь будто, что он меня и близко до себя не допустит! А тебе он верит, для тебя тут большого труда не будет: чик — и готово! Что ж ты спужалась — делишко-то пустяковое!

— Вот как? — усмехнулась Леся. — Он мне, значит, верит, а я ему такую свинью подложу?

Она гневно встряхнула головой; с мокрых волос полетели мелкие брызги.

— Вот что, Кася, — заявила она. — Мне, конечно, без разницы, с какими Макарками да Захарками у тебя шашни ведутся, и молчать я умею. Но говорю тебе прямо: меня в свои дела темные не вовлекай! Янка на руках меня выносил, заместо брата мне был, а теперь мне его — своими руками в ведьмины руки отдать? И ножницы свои забери — ни к чему они мне.

— А вот ножницы ты пока у себя оставь, — снова зашипела молодка, удерживая ее за плечо; ногти до боли вонзились в кожу. — Мне мое дело не к спеху — никуда не сбежит. А вот ты на досуге подумай о том, что я сказала. Свадьба-то паничева уж не за горами, скоро; гляди, не то поздно будет!

Леся в негодовании стиснула челюсти, но сказать ничего не успела: приоткрылась дверь в предбанник, и в парную вошла Ульянка.

— Лесю, ты что ж сидишь? — весело затараторила она. — Идем в Буг окунемся! Ты бы поглядела, какой там закат! Ах, какой закат!

Леся покачала головой, но от Ульянки не так-то просто было отделаться.

— Ну, идем же! — настаивала она. — Да ты не бойся, Михала там нет, мы все кусты перетрясли! А не то, гляди, сомлеешь — все-то время в этом пару!

— Да сходи ты окунись, в самом-то деле! — зашевелилась на полке Тэкля. — А то сидеть да с Каськой бубнить — много ли тебе радости?

Ульянка повернулась к развалившейся на лавке женщине, испытующе к ней пригляделась, а потом насмешливо сузила глаза:

— Ну ты и хитра, Катуся!

И в самом деле: до чего же хитра Катуся! Так хитра, что мурашки по всей спине выступают!

Нет уж, Бог с нею, вернуть бы только ножницы!

А Данилу она и сама приманит, своей красотой девичьей. Сегодня с полдня, поди, провозилась, кружева к подолу пришивая. Из тяжелой, потемневшей скрыни, от матери еще оставшейся, где копилось год за годом, по крохам набиралось ее приданое, с самого дна вынула Леся эти кружева. Хоть и пожелтели они от времени, но все равно — чудо как хороши! Жаль, много их на подол пошло, ну да ничего — потом и отпороть можно будет. Потому и пристегивала она их крупными стежками, чтобы легче было потом отпарывать.

Ганна еще тогда к ней подсела, с любопытством уставилась на ее работу.

— И на что оно тебе? — пожала она плечами. 

— А что? — поглядела на нее золовка. — К обедне завтра надену. Скажешь, нехорошо?

— Да брось ты? И охота тебе так выряжаться? Где это видано, чтобы кружева из-под юбки висели? Это ж срам один будет — чтоб на юбку да под юбку все глазели, да еще в храме Божьем!

— Да где же тут срам-то Гануля? — удивилась Леся. — Шляхтянки вон так ходят, и ничего худого в том нет, так отчего же мне-то нельзя?

— Ну, сравнила! Шляхтянки — особа стать, им по чину позволено, а тебе за ними тянуться не след! Паненкой тебе все одно не быть, а будешь ты галка в павлиньих перьях, толь ко и всего. Да и перед Богом грех!

— Ну и где же тот грех? — усмехнулась девушка.

— А рядиться не по чину — нешто не грех? Всех нас Господь разными сделал, панам дал власть над нами, а нам смирение прописал и кротость. А потому и рядиться нам в панскую одежу — все равно что против Бога идти.

Вот и поспорь с нею, кроткой упрямицей! Вот уж Савел, право, знал, кого в жены взять!

Однако потом, уже к вечеру, когда все вышли в предбанник одеваться, а Тэкля, уходившая последней, плеснула воды из ковша на раскаленные камни печки, чтобы слетелись париться души дано умерших предков, снова увидела Леся завистливые, полные затаенной угрозы глаза Катерины.

А выйдя в предбанник и взявшись за свою одежду, Леся невзначай встряхнула передник и ощутила в нем что-то тяжелое. Сунула руку в карман — пальцы наткнулись на твердый холодный металл.