Евгений Шепельский - Имею топор – готов путешествовать!

6

– Между нами говоря, я считаю, ты должен был на ней жениться. Мы бы сейчас как сыр в масле катались, а я…

– Заткнись, не вспоминай об этом.

– А все твой амок. "Солнышко восходит!" Можно подумать, нельзя было пару часов пересидеть в темноте!

– Не ной. Сам-то хорош: вон как избил слепого.

– Он был одноглазым, не ври! Я только укусил его за палец и выдрал клок волос.

– А так же унизил, спровадив в кусты на обеденной тележке.

– Эркешш махандарр!А кто разворотил газебо и отхватил руку оргу?

– А Малютка Бетси? Зачем он выпустил на волю канарейку? По ночам еще холодно, бедная пташка околеет.

– Не-а, местное воронье заклюет ее быстрее. Да они уже ее прикончили, я считаю.

– Гритт!.. Тогда другое дело.

Да не введут вас в смущение наши остроты – оба мы понимали, что дело швах, и если вовремя не уберемся из города, петь реквием по нам будут очень скоро. Но кто быстро бегает, того потом медленно несут. Сначала нужно было обсудить общую ситуацию и поесть, нет, перво-наперво нужно было выпить. Кроме того, я собирался провернуть одно серьезное дело… в черте города.

Выбравшись за ворота (на том, как я разогнал гоблинов, избил и разул привратника, останавливаться не буду), сначала мы двигались тихо, чтобы не светиться, потом, пройдя за городскую черту, ускорили шаг, стараясь по возможности держаться переулков. Мы миновали площадь Дружелюбных Хтонических Божеств (несмотря на дождь, с общественной трибуны бесплатных пророков вещал какой-то безумец: "Коварно и жестоко зло!.. Возьмемся за руки, друзья, чтоб не…" – дальнейшую ахинею я не дослушал), улицу Честных Предсказателей и квартал Правдивых Магов. Затем, петляя и вжав головы в плечи, перебрались через бульвар Веселых Монашек, известный так же как Дом Рисковых Сводней. С некоторых пор здесь нам были не рады.

Город давно проснулся, улицы кишели людьми и нелюдями; экипажи, паланкины и одинокие конники торили дорогу в шумной многоликой толпе. Простучала по камням раззолоченная гербовая карета синдика Абри Оча, надзирающего за игорными домами Харашты. Карета катила резво, синдик куда-то торопился. Герб, однако, не мешало бы заново позолотить, или, как минимум, протереть от пыли (желательно – языком самого синдика). Немного погодя нам встретился дорожный рыдван Норгоса Тикинна, из крыши которого торчала дымящая печная труба. Усатый толстогузый синдик перемещался с комфортом даже на малые расстояния, и путешествовал, обычно, в компании двух-трех наложников лет, эдак, семнадцати.

– Не спится всякой швали, – процедил Олник.

– Ты просто не любишь тех, кто много работает и хорошо зарабатывает, а после – правильно отдыхает! – дежурной цитатой ответил я.

Мы вышли на бульвар Озабоченных Вдов, направляясь к набережной. Мои ноги, обутые в чужие сапоги, двигались с удивительной резвостью. В боку жгло, но при вдохе я не испытывал режущей боли – верный признак того, что ребра целехоньки и не трутся отломками. В плаще Милашки-Очаровашки я чувствовал себя полным идиотом – он малость волочился по булыжникам и был свободен в плечах; впрочем, на улицах города хватало типов, одетых куда более экзотично. Зато под плащом я спрятал два гхашшевых клинка и другие штучки, а еще он здорово спасал от мороси. Ну а в его кармане болтался кошелек привратника.

– В сторону! В сторону!

Мимо, раскачиваясь на рессорах, пронеслась узкая карета с гербом Торгару Дрима – синдика, что заправлял рыбными промыслами.

Олник проводил карету взглядом:

– Что-то происходит… Никак, у них общий сбор?

– Не исключено, – сказал я. – Вдруг да пересилят жадность, и выплатят пиратам выкуп за снятие блокады. Слыхал последнюю шутку?

– А?

– Встретить трезвого гнома – не к добру!

Мой напарник сплюнул, а я хмыкнул. Этой шутке было примерно тысяча лет.

Тучи разошлись, выглянуло солнце. И как эти Гхашш не варятся в своих плащах, а?

Постепенно мостовая стала щербатой, бугристой и замусоренной, дома вокруг – обшарпанными и низкими, а у горожан появились заплаты на одежде. Потянулись кварталы дешевых меблирашек и сомнительных лавок, мы миновали почти пустой рыбный рынок, и вышли на набережную возле портовых складов.

Раньше это место называлось Морской Биржей, тут кипела особенная, энергичная жизнь, крутились большие деньги. Ныне морская торговля умерла: корабли стояли на приколе, лес мачт со скатанными парусами вызывал уныние. Обнищавшие моряки, биржевики и судовые маклеры постепенно превращались в бродяг и торговцев краденым барахлом, а по сути – коротали время в ожидании снятия блокады. Мегасиндикат кое-как подкармливал их бесплатными харчами. Биржа теперь называлась Поющая Помойка.

За сторожевыми башнями гавани серебрился водный простор. Там, на траверзе Харашты, виднелись три черных точки – корабли Кроуба несли вахту. Пираты – люди и орки из союза Ледяных племен. Орки таскали на головах рогатые шлемы, за что их называли "рогачами". Людей Кроуба называли просто ублюдками. Гнусная братия под водительством Хартмера Гроу – конечно же, человека, одного из свободных капитанов Кроуба. Говорят, его корабль таскали по воде обученные физитеры – что-то вроде огромных водяных змей с плавниками. Думаю, брехня.

Сейчас покидать гавань отваживались лишь малые каботажные суда вроде посыльного бота коротышек, и то – по ночам.

Мы начали проталкиваться в толпе, и тут же какой-то малый проорал мне в ухо:

– Вкурите благовонную смесь заморских дымов! – и ткнул мне под нос коробочку, забитую прошлогодним прелым сеном.

Другой, расхлюстанный тип с серьгой в ухе, сделал попытку уцепиться за рукав моего плаща с нутряным воплем:

– Дай деньгу, а то поцелую!

Я замахнулся на него, и он отстал.

– Женщины! Женщины! Лучшие женщины! – увидав нас, закричал сутенер. – Гоблинские шлюхи, троллихи по вкусу!

Я погрозил ему пальцем и словно невзначай приоткрыл полу плаща, чтобы он увидел рукояти мечей.

Из галдящей толпы вынырнул еще один человек – молодой оборвыш с блестящими глазами безумца. В его левом ухе когда-то качалась серьга моряка.

– Бог этого мира мертв! Мертв! – провыл он мне прямо в лицо.

"Какой из пятидесяти?" – хотел спросить я. Придумают тоже – мертв. Если посмотреть на дерьмо кругом, сразу становится ясно, что ни один из пятидесяти официально разрешенных богов Харашты никогда не оживал.

Я отстранил юродивого, сдвинул с пути, но он увязался за нами, полоща мои уши возгласами:

– Мертвый! Мертв! Бог этого мира умер!.. Зато она – жива!

Хм. Кто такая – она?

– Отстань, друг, добром прошу, – сказал я.

Но он не отстал, он пошел сбоку, давя безумным взглядом из-под косм и обдавая волнами перегара.