Александр Зорич - Карл, герцог

Луи – четырнадцать, над его верхней губой апрельским газоном пробиваются усы, он искушен в придворных ритуалах, он взыскателен и почти остроумен.

Карл – нет, ему одиннадцать. Он – подвижный молчаливый мальчик с волнистыми девичьими локонами, завитыми мамкой Валенсией при помощи раскаленного чугунного прута, с гравюрно прочерченными бровями, острющими локтями и коленками цапли. Он не слишком способен в науках, доверчив, злопамятен и небрежен, как механизм с разболтанными гайками. Он прожектер, мечтатель и трусишка.

Луи забавляется зубочисткой, которую взял за завтраком как сувенир или скорее как трофей. Только что он втыкал зубочистку в карлов бархатный бок (такая фамильярность Карлу очень понравилась, ему редко случалось побаловаться по причине отсутствия равных компаньонов). Потом, подустав, Луи стал вертеть свой комариный Экскалибур большим и указательным пальцами, будто бы рассчитывал, что трение возожжет огонь. Могло показаться, что он сучит суровую нить. У Карла, внимающего Луи, всезнающему Луи, который барахтался в задаче беспрецедентной щепетильности (объяснить юному графу смысл и назначение свадебной церемонии) – у Карла даже родилось подозрение, что он не видит эту нить только потому, что чересчур поглощен рассказом.

2

Хороша ли собой Като Французская, его грядущая супруга? Вот что интересует Карла больше всего, но он не решается спросить. Если Луи станет говорить неправду, подправлять её портрет и выгораживать её, выщипывать ей лакомые брови и заворачивать в молочно-белую кожу, то, если Като некрасива, Карлу, когда он убедится в этом, станет ещё горше от того, что посторонние глаза видят то же, что и его собственные – дурнушку. Конечно, они видят дурнушку, раз посторонние рты считают должным лгать и преувеличивать. Ну а если Луи скажет, что Като так себе, это будет и того хуже. Значит, Като настолько уродлива, что даже бессовестному Луи не за что зацепиться, значит, она страшнее чумы.

Буквально до самой свадьбы Карл, выпестованный на сказочках, где прекрасные герцоги женятся на прекрасных королевах, не подозревал, как это наивно – надеяться взять в жены красавицу. «На всех монархов Европы красавиц не напасешься!» – говорил Луи восемь лет спустя по этому же поводу, но уже совсем на другой свадьбе.

Карл украдкой глядит в сторону невесты, которая накрыта непроницаемым кисейным куполом. На ней платье и фата снежного флера, она убрана жемчугом и вся блестит, как ледяная. На душе у Карла делается пасмурно от отвратительных догадок. Если бы Като была хоть немного красива, её не привозили бы сюда, в Дижон, как кота в душной корзине, как диковинную заморскую блоху в табакерке. Даже если бы она была просто «ничего», разве стали бы её так прятать? Разве давали бы тогда за ней такое колоссальное приданое? Зачем пускать за красавицей обоз с деньгами? Красавицу и голой с руками оторвали бы у сватов другие герцоги, не такие гобсеки, как добрый батюшка Филипп. Особенно, если голой.

С гротескным укором во взоре Карл оборачивается к родителям. Филипп ободряет сына жестом, отдаленно напоминающим «no pasaran», на его лице умильная гримаса. Изабелла промакивает счастливую слезу перчаткой, прижимаясь к мужниному плечу. Мамка Валенсия и все остальные застыли в позах, приличествующих новогоднему утреннику в детском саду.

«Между прочим, твоя жена – родная сестра Людовика, который непременно станет королем Франции!» – сообщает Луи и многозначительно замолкает.

3

Заголосили певчие. Но ни одно слово свадебного гимна, ни один латинский звук не разбудил спящего Тристана – Карл дремал или, по меньшей мере, не бодрствовал. «Ты всё равно так и не понял, что женишься!» – с деланным вздохом отчаявшегося педагога ехидничал Луи. Но Карл, будто каталептировавшая курица, даже не пошевелился.

Между двумя номерами (по маразматической забывчивости епископа служка побежал за Писанием) воцарилась внятная пауза. Коленопреклоненным собором овладело облегчение и замешательство, которым не замедлили воспользоваться распорядители и болтуны. Антракт обещал быть коротким. Зал сыпал лакониками: «нашла?», «не забудь!» «я жду!», «твой кошелек!». Като сделала знак своей девушке, та поправила на ней платье и разгладила фату на спине, чтобы не морщила. Наконец Писание принесли и вновь воцарилась служба. Карл безо всякой радости отметил прилив сил.

Стали читать. Скука с искусством и здесь шли рука об руку, давно, впрочем, обвенчавшись: Карл, цепенея от холода и обиды, тешил себя соборной росписью и скульптурой. Лепниной и писаниной, как выражался один всамделишний спартанец. Вынужденно пируя вместе с другими слушателями в Кане Галилейской, он так же вынужденно переступал с ноги на ногу, разминая запревшие в башмаках пальцы. Кстати, всю первую половину службы Карл простоял на носках, чтобы казаться выше. Даже на таком расстоянии Карлу было видно, что Като длинна и костлява. Карл постановил, что необходимо скрыть разницу в росте. Он, как и всякий в его возрасте, обожал бесплатные ланчи, случайные копеечные находки и всякую легкую добычу. Скрыть разницу в росте было, по мнению Карла, легко. Легко, ибо все знают о ней, и о том, что её наверняка будут скрывать, а значит не станут особенно присматриваться в уверенности, что не высмотрят ничего нового.

4

Один из мальчиков, взалкавших яблок и потрясающих палками где-то на задворках фрески с научающим Моисеем, немного походил на Луи. Отметив сходство, Карл оставил купол в покое. Многокрасочное и позолоченное удовольствие не стоило тех неудобств, которые причиняли утомившиеся от смотрения искоса вверх шея и глаза – в них, как в калейдоскопе, расплывались пестрые кляксы Роршаха.

Только что ему пришлось поцеловать Като сквозь кисею. Като пахла отцовским гардеробом. Он учился целовать вчера после ужина, под руководством Луи – целовал взасос зеркало, чтобы не осрамиться. Прикладываясь к собственному отражению, Карл не без отвращения отмечал, что уподобляется попугайчику, в чью проволочная одиночку поставили карманное зеркальце. Благодаря ему попугай до самой кончины считает, что обеспечен другом, собеседником, соперником, богом и даже подругой. Считает или ведет себя так, как будто считает – не столь уж важно. Сейчас всё кончится.

«Амин!» – сообщил епископ и нетерпеливая свита хлынула к выходу из собора, позабыв о новобрачных – глотнуть бы свежего воздуха. Карл, как настаивал отец, взял под руку Като и молча повел её прочь.

Двадцать восемь лет спустя Карл признался своей последней жене Маргарите, что за всё время брака с Като сказал ей только два слова. «Извините», – когда наступил на подол её платья, робко отозвавшегося парчовым треском. И ещё «Нет», когда она спросила «Почему ты так волнуешься?»