Елена Федина - Королева воскресла!

— Не сомневаюсь!

— А куклу зовут Стелла…

— Жанет, мне кажется, я начинаю тебя бояться.

****************************************************************

************************************

Последнюю ночь мы провели в лесу, уже недалеко от Трира. Мне не хотелось расставаться с Лесли, я так привыкла к нему, к его постоянной опеке, к его лицу и голосу, к его жесткому плечу и его сильным рукам, которые обнимают меня, закрывая от холода, и ласково гладят по волосам как ребенка. Будь я на самом деле мальчиком Жано, он вел бы себя со мной точно так же. Жаловаться мне было не на что, просто… просто ему и в голову не пришло, что я такая же женщина как эта Мари, или та бледная поганка в гостинице, или даже сама герцогиня Юлиана.

— А зачем она все-таки тебя к себе притащила?

— Кто?

— Юлиана.

— Не знаю. Она меня рассматривала, как будто я ее внебрачный сын. Совершенно беспардонная баба, надо тебе сказать.

— Так она тебе не нравится?!

— Конечно, нет.

— Зачем же ты дарил ей сизокрылок?..

— Она красивая. Если б она сидела неподвижно и ничего не говорила, на нее можно было бы смотреть бесконечно. Красота, она имеет ценность сама по себе, даже если ее обладательница стерва, каких мало.

— Понятно… А она тебя ни о чем не спрашивала?

— Только про птичек.

Я последний раз положила ему голову на плечо и уснула. В эту последнюю ночь мне не хотелось думать о странностях вздорной герцогини. Я слишком устала.

На следующий день к вечеру мы уже были в Трире. Лесли довел меня до самых дворцовых ворот, подмигнул и ободряюще похлопал по плечу.

— Все будет хорошо, Жано, — он теперь звал меня только так, — ты заходи ко мне завтра, расскажешь…

— Хорошо.

— Принцу привет!

Я кивнула.

Дворец по-прежнему жил своей жизнью. Меня, как всегда, никто не замечал, деловитые лакеи, угрюмые стражники, расфуфыренные фрейлины и озабоченные служанки торопились куда-то по своим делам, я и забыла, как тут всё бывает… На кухне была только судомойка Сильвия, она отмывала сковородки, напевая что-то себе под нос. Меня она сначала не узнала.

Я окончательно одичала за этот месяц в лесу, сильно похудела, загорела до черноты, перепачкалась, ободралась и исцарапалась, под ногтями у меня была земля, а из волос торчали сосновые иголки.

— Господи! Жанет! Неужели это ты? — Сильвия всплеснула руками, — где ж тебя носило, детка?

— И не спрашивай…

— Мы уж думали, что тебя тоже… Есть, наверно, хочешь?

— Умираю!

— Посмотри там в котлах. Каша должна остаться и куриные потроха.

Я ела жадно и без разбора: холодную кашу, остывшую котлету и остатки обеденного пирога с черникой. Сильвия смотрела на меня с жалостью.

— Какие у вас тут новости?

— Какие? Свадьба через неделю.

— А убийства эти прекратились?

— Давно. Все уже успокоились, шьют костюмы к карнавалу, свозят во дворец всякие разности: вчера, например, слона привели. Ужас, какая животина! Ноги как колонны!..

— А убийцу не нашли?

— Так то королева была, Мария-Виктория. Кого не любила при жизни — всех перерезала!

— А Зарих здесь?

— Где ж ему быть, если брат женится? Здесь твой Зарих.

От сердца отлегло. Больше всего я боялась, что он куда-нибудь уедет, и я не смогу его обрадовать.

— Он не мой, — улыбнулась я грустно, — он как звезда на летнем небосклоне… Вега, кажется.

— Он тебя искал, — сказала Сильвия, усердно тря сковороду, — сам на кухню приходил и про тебя спрашивал.

— Неправда, — пробормотала я.

— Не знаю, что у вас там за дела, — усмехнулась она, — только не подобает принцу на кухню ходить.

— Ему лучше знать, что подобает, а что нет.

К Зариху я летела как на крыльях, я так спешила, что даже не удосужилась вычесать сосновые иголки из запутанных волос и переодеться в чистое платье. Я забыла в лесу, что такое нормы приличия. Лохматая, чумазая обезьянка почти влетела в гостиную принца, сама не своя от волнения.

Принц со своими приятелями развлекался. Тоненькая, томная фрейлина играла на лютне и пела, остальные обнимались по всем углам, пили вино и лакомились конфетами и фруктами. С ними была еще какая-то старуха, которая всем по очереди гадала по руке.

— Зарих, к тебе дама! — крикнул кто-то из его друзей, и все дружно рассмеялись, а я непроизвольно съежилась.

Он обернулся. Он был красив до безумия. Он был великолепен в своем черном с серебром костюме, с копной русых кудрей, с ясным своим взором, с гордой своей осанкой, с рубиновым фужером в руке. Я ощутила свое ничтожество тут же, не сходя с места, мне выть захотелось, так он был хорош! Кто это выдумал, что он искал меня на кухне!

Не обращая внимания на общий смех, Зарих медленно подошел ко мне, на лице было удивление.

— Это ты, лягушонок? Ты еще жива?

Он говорил безо всяких интонаций, и я поняла, что ему совершенно безразлично, жива я или нет. Господи! Да самой-то мне не все ли равно?!

— У меня для вас есть нечто важное, — сказала я шепотом.

— Потом, — он поморщился, — иди-ка выпей с нами, — и красивым жестом указал на стол, — прошу!

Это уже походило на комедию. Все весело глядели, как принц меня угощал. Я смотрелась среди этих роскошных господ как пугало в своем грязном разорванном платье. Фужер дрожал в моей руке, а конфета просто застряла в горле.

— Пой, Сцилла, пой, — повернулся он к томной девушке с лютней, — или тебя смущает моя новая гостья?

Я, несомненно, смущала обладательницу нежного голоска, но она не посмела ничего сказать на этот счет, вздохнула и запела.

Старуха тем временем добралась до Зариха, он насмешливо протянул ей руку, уже заранее не веря в то, что она ему наболтает.

— Ты будешь самым великим королем Лесовии, — сказала она, качая головой в черном платке, — тебя будут помнить потомки, о тебе будут ходить легенды…

— В самом деле?

— Но жизнь у тебя будет короткая, прекрасный Зарих. Ты погибнешь в расцвете сил и славы своей, от руки друга. И горе тогда Лесовии…

— Согласен! — засмеялся Зарих.

— На что?

— Умереть в расцвете сил, если только сбудется твое первое предсказание! Но до этого, кажется, далеко… А теперь погадай ей.

Старуха взглянула на мою руку и прищелкнула языком.

— Ничего не разобрать, ваше высочество… сердце у нее доброе, ума мало, а судьба запутанная. Так что больше ничего не скажу.

Когда все отвернулись, она заговорщески шепнула мне на ухо: "Ты свое уже отжила, девонька…"

У меня подогнулись колени, и я осела на стул. Меня подкосили не столько слова, сколько тон, которым они были сказаны. Повеяло вдруг могильным холодом, как будто я снова очутилась на кладбище.