Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга1.

— Вы обвиняете мою студентку в покушении на преподавателя, — сложил руки на груди Михаслав Алехандрович. — Это серьезное обвинение. Я могу выдвинуть встречное обвинение ей, — кивнул на меня, — в подстрекательстве.

Стопятнадцатый с трудом сдержался, чтобы не вспылить:

— Во-первых, с сегодняшнего дня эта девушка — учащаяся моего факультета, и я отвечаю за её безопасность своей головой. Во-вторых, у неё тоже есть раневые повреждения рук, лица и шеи, хотя и в меньшем количестве, чем у других пострадавших. В-третьих, даже если провокация имела место, ваша студентка нарушила непреложное правило неприкосновенности преподавателя и будет исключена из института без права восстановления. В-четвертых, вы ошибаетесь насчет единственности свидетеля. Рябушкин вошел в холл за мгновение до того, как ваша студентка создала и выпустила piloi candi[3] в преподавателя. Психика у парня крепкая, здоровье существенно не пострадало, и самое главное, он оказался настоящим героем. Если бы не Петр, размазало бы Эву Карловну по паркету, и собирать было бы нечего. А вы говорите, провокация! — пристыдил Генрих Генрихович собеседника, а я нервно сглотнула, осознав нарисованную деканом перспективу. — Бобылеву знать о происшествии, конечно, не следует. Покуда он в командировке, надеюсь, за три-четыре дня подчистим перышки.

Внезапно дверь медпункта распахнулась, и на сцене появилось еще одно действующее лицо. Высокая моложавая женщина, упакованная в строгий брючный костюм, стремительно ворвалась в небольшое помещение стационара.

Она могла быть красавицей. Элегантный пучок светло-русых волос, ровный контур лица без лишней одутловатости, приятная линия носа, пронзительные голубые глаза под идеальными бровями делали лицо почти совершенным. Впечатление портили сжатые тонкой полоской губы, говорившие о том, что их хозяйка привыкла принимать ответственные решения и жесткой рукой повелевала подчиненными.

— Евстигнева Ромельевна, — мужчины поприветствовали вошедшую нестройным хором, а Рябушкин судорожно вздохнул. Похоже, дама пользовалась в институте немалым авторитетом и властью.

В ответ им величественно кивнули.

— Где пострадавшие? — осведомилась дама мелодичным голосом, и я мгновенно влюбилась в певучий тембр и бархатную интонацию.

Не я одна попала под обаяние голоса с легкой хрипотцой. Мрачная Морковка вынырнула из-за ширм, и, просветлев лицом, бросилась приветствовать строгую даму.

— Вот, — декан факультета нематериалки окинул взмахом руки меня и Рябушкина.

Евстигнева Ромельевна досадливо нахмурилась. Очевидно, она не считала нас пострадавшими. В ее понимании пострадавшим следовало лежать на растяжке загипсованными мумиями и громко стонать.

— Мне нужны лежачие.

— Пройдемте, — пригласил Генрих Генрихович, и высокопоставленная компания удалилась за ширмы, ведомая фельдшерицей, ставшей мягкой, словно сливочное масло. Там они принялись невнятно бубнить, и я время от времени вздрагивала, когда басил Стопятнадцатый.

— Слушай, — обратилась к своему спасителю, молча пересчитывавшему родинки на руке, — а кто она такая? Стопятнадцатого знаю, а её — нет.

Парень мгновенно понял, о ком речь.

— Евстигнева Ромельевна — проректор по науке. Второй человек после ректора, — пояснил с благоговением, и мне показалось, в его глазах мелькнул фанатичный огонек.

Я решила сменить тему.

— Забыла поблагодарить тебя. Большое спасибо. Если бы не ты, я бы того… тю-тю, — сделала замысловатый жест рукой, показывая образно, как могла тютюкнуться, не приди парень на помощь. — Я Эва.

— Знаю. Эва Карловна? — улыбнулся парнишка.

Я смутилась.

— До Карловны еще не доросла. — А про себя подумала, что многое бы отдала, чтобы носить другое отчество, а еще лучше — иметь другого отца.

— А я Петр, — представился парень.

— Тоже знаю, слышала, — скопировала его интонации. Получилось похоже, и мы рассмеялись. — К тебе как: по имени-отчеству или попроще?

— До отчества тоже не дорос, — в тон мне ответил Петя. — Значит, ты у нас в институте учишься?

— Вроде как. Сегодня начала переводиться и не могу закончить.

— На нематериалку?

— Ага.

— Нематериалка — это круто, — признал парень с легкой завистью.

— Ничего особенного, — пожала плечами.

— А я на внутренней учусь, — разоткровенничался Петр. — Нематериалка туговато идет.

— Внутренняя — тоже хорошо.

Я понимала его неуверенность. Внутренняя висорика считалась самым непривлекательным направлением науки. Гораздо эффектнее и интереснее пускать электрические заряды в спины преподам и гипнотизировать симпатичных девчонок, чем корпеть над гениальным архитекторским проектом или неразрешимой математической задачей. Над ребятами, учившимися по направлению внутренней висорики, подсмеивались и подшучивали все, кому не лень. Их обзывали внутряками, внутрами, утробами и еще множеством обидных прозвищ.

Разве виноват человек в том, какими способностями наградила его судьба? А в чем виноват человек, у которого вообще нет способностей?

Я, конечно же, позавидовала Петруше глубокой завистью. Как-никак, он осязал проклятые вис-волны и мог их использовать, в отличие от меня.

Однако долго убиваться по поводу собственной бездарности не собиралась, все слезы выплакались в детстве и высохли в подростковом возрасте. Передо мной стояли вещи более прозаичные — во что бы то ни стало получить аттестат о специальном висорическом образовании. Но если другим цель казалась обыденной и само собой разумеющейся, для меня она походила на гору с вертикальным подъемом, поэтому на долгом и тернистом пути к победе сердце грела одна-единственная награда, светившая яркой путеводной звездой: как только выполню обещание, данное отцу, он исполнит своё.

Тут я вспомнила о сумке. Огляделась по сторонам, а ее нигде нет. Я похолодела. В ней остались все мои деньги и вещи. Наверное, сумку забыли в холле. Надо срочно вернуться туда!

Заметив, что я завозилась на каталке, Петя встревожился.

— Ты куда? Не велено вставать, пока не разрешат.

— Где моя сумка?

— Здесь она, не бойся. Ты же в нее вцепилась — не оторвать. Только в медпункте и смогли разжать пальцы.

Я потерла лоб:

— Не помню.

— Я и сам не очень хорошо помню, — признался парень. — На автомате действовал.

Он вытянул из-под каталки сумку. Потрепанную и замызганную, но моё сердце подпрыгнуло от радости. Это как на войне: всё нужное — всегда при мне. Так спокойнее.

— Петь, теперь я твоя должница до конца жизни, — клятвенно заверила парня, прижав сумку к себе. Он махнул рукой, мол, мелочи, не стоит беспокоиться. Ничего себе мелочи! — Как хочешь, а долг признаю.