Робин Хобб - Кошачья добыча

— Этот паршивый кошак зассал мне вещи! Дорогие вещи! Всё насквозь промокло от мочи!

Розмари было не до смеха. Что-то в ней едва не пело от радости при виде его незадачи, находя какую-то мрачную радость, любуясь обуревающим Пелла гневом; но другая часть, более мудрая, по-прежнему сдерживала эту радость глубоко внутри, под сердцем. Она могла бы сказать ему, что зверь расценил вторгшегося к ним мужчину, как незваного гостя, чужака, захватчика; и что ему самому следовало озаботиться раньше своею одеждой, развесив как надо, а не бросая на пол. Та же часть её, что трепетала ровно подпольная мышь, жаждала тут же, вот-вот, спешно рассыпаться, заикаясь, в бормотне извинений, робко выспрашивая, а не застирать ли ей попорченное? Но нет, взамен она отворотила взгляд в сторону от его нагой плоти. Не год и не два, и не три — много больше она оставалась одна, — и одинока, но всё же не настолько, что соблазниться и возжелать его заново.

— Какого… ты здесь разревелся?! — гаркнул на Гилльяма Пелл, отчего хныканье малыша обратилось натужным завыванием. Тогда вся ярость мужчины, развернувшись, обрушилась на саму Розмари. — Заткни его! Заставь заткнуться! И разберись наконец с моей одеждой! Сделай хоть что-то!! Эта проклятая зверюга должна исчезнуть. А всё этот твой Уит: гляди, видишь, эта зараза уже совратила его, вот что!

Не отвечай. Не обороняйся. Кое-как Розмари удалось взгромоздиться на ноги, с повисшим на бедре Гилльямом, цепляющимся за платье и давящимся ором. Не глядя на Пелла, склонилась над огнём, снимая раскалённую сковороду. Дверь и вовсе оказалось открывать не с руки, когда последние были заняты под завязку; но она, так или иначе, управилась и с этим, устремляясь на улицу — и унося с собой и ребёнка, и завтрак.

— Розмари? Розмари!

Пелл позади ревел раз за разом её имя, но она пропустила все его крики мимо ушей. Женщина отнесла Гилльяма в сад, и они оба присели там, вместе, на груде дров для растопки, вдыхая бодрящую утренную свежесть.

— Давай поедим здесь, близ нашего садика, да? Кушай свой пирожок побыстрее, милый, пока он не остыл и не зачерствел.

Пироги посерёдке не пропеклись как следует, да и порядком обжигали жаром пальцы, так что по-быстрому перекусить не удалось. Розмари черпанула парочку со сковороды и разложила на чистом срезе колоды, древесного обрубка. Торопливо подула, чтоб те слегка поостыли.

— РОЗМАРИ!

Подняв глаза, заметила голого Пелла, торчащего в дверях. Он кутался в её шерстяное одеяло, свисающее с плеч. Секундой позже перешагнул порог.

Без всякого удовольствия она уплела в один присест остатки наполовину доеденного пирога, столь редко выпадавшего им на стол. Торопливо пережёвывая и заглатывая кусок, вдохнула через широко открытый рот воздух, чтобы хоть чуть-чуть остудить пищу.

— Останешься здесь, Гилльям, и доешь остальное. Как следует. Хорошо?

Малыш всё ещё глотал слёзы, но материнское разрешение отвлекло его от человека, что пылая злостью, торчал в дверях дома. Засопев, он согласно кивнул головой и ткнул пальцем в пирог.

— Ой!

— Здесь, снаружи, остынет побыстрее. Разломай на кусочки. И не позволяй курам стащить что-нибудь! — Любопытствующая стайка пернатых уже подкралась поближе, посматривая, чем там занят кроха.

— Моё! — решительно подтвердил малыш, и по губам Розмари пробежала слабая улыбка. Она поднялась на ноги, с кастрюлей в руках, и уже было развернулась к двери, когда Пелл по новой проорал её имя.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила его спокойно. Расстояние между ними даровало иллюзию безопасности.

— Этот проклятый кошак попортил всю мою одежду! — Дрожа от холода, Пелл пытался плотнее подобрать складки одеяла.

Его одежду, красивую, ладную одежду, скроеную и пошитую на заказ, — и теперь вымокшую до последней ниточки в кошачьей моче. Она еле сдерживала улыбку, не позволяя той проявиться на губах.

— Ну, ты же рассказал нам о виновнике, так? Почему тогда голосишь, что есть мочи, моё имя?

— А ты что, просто стоять будешь? Давай, делай что-нибудь.

Покрепче сжимая в руках кастрюлю, она обнаружила, что демонстративно вышагивает в сторону двери.

— Да нет, ничего, — ответила, проходя мимо, едва не задевая плечом. — Это твоя проблема, а не моя.

Пелл уставился на неё, вешающую пустую кастрюлю на кухонный крючок.

— А где мой завтрак?

— Понятия не имею, по правде говоря. — Округлив глаза, Розмари насмешливо глянула на него. — А ты принёс с собой хоть что-нибудь, для завтрака-то, а? Раз так, то у меня что-то не то с глазами. Впрочем, как и в последние три года, раз ты всё это время приносил в этот дом съестное за съестным, а я его и в глаза не видала. — Похватив на руку корзину и шаль, она вышла прочь: ей удалось проскользнуть в дверь, прежде чем мужчина смог решить, каким макаром отозваться на её речь.

Он выкрикнул ей вслед, в спину, когда Розмари уже двинулась вниз, по тропинке:

— А как насчёт другой моей одежды? Что ты сделала с нею7

Он что, о тех обносках, оставленных после себя, когда смылся отсюда, бросив всё и уйдя на все четыре стороны?

— Я перевела это тряпьё на лоскуты для стёганых одеял, — ответила, даже не озаботившись повысить голос. Не важно, услыхал он её или нет, одно из двух.

— Если этот вшивый кошак ещё раз попадётся мне на глаза, пришибу на месте.

Розмари знала Мармелада не понаслышке и оттого ни капли не боялась за кота. Однакож…

— При-ши-бить Марма? Бить Марма? Убить моего Марми? — Гилльям рысцой подтрусил к матери, с лицом, полным рябеческого беспокойства.

Склонившись к малышу, она проговорила тихо и спокойно:

— Нет, Гилльям, дорогой, у Мармелада ума поболе, чем у него. Не волнуйся понапрасну, слушай сюда, что я скажу. Пойдём-ка к дому Серран и для начала состирнём и развесим для просушки на добром ветру бельё. А после, по пути домой, подыщем кой-какой зелени.

— С рыбой? — переспросил мальчик с надеждой в голосе.

— Может, и с рыбой. Пойдём, глянем-ка, как далеко сошёл от берега отлив. Если повезёт, срежем путь по отмели.

— Мель! — завопил малыш во весь голос, и Розмари расцвела улыбкой.

Гилльям любил бывать на взморье, изучая каждый камешек по дороге, отчего время их прогулки не сокращалось, а наоборот, набирало обороты. Обычно они с ним не спускались вниз по крутой и извилистой, скалистой каменной тропинке; но сегодня она всем сердцем жаждала оказаться подальше (и побыстрее) от Пелла, сколько и как только можно — а главное, до каких только пор можно, если на то позволят желание и силы.

— Как ты могла! У тебя и права-то такого не было, — ревел позади них белугой Пелл, стоило до него дойти мысли, что она уходит. — Те вещи принадлежали мне!