Александр Прозоров - Война магов

– Здрав будь, великий князь.

– Я не великий! – нарочито громко ответил Андрей. Не хватает только, чтобы кто-нибудь донес царю, как князь Сакульский титул правителя Руси присваивает. – Я всего лишь слуга, прибывший сюда по воле государя всея Руси, царя и Великого князя Иоанна Васильевича.

– Послали меня к тебе с поклоном роды черемисские, боярин, – тут же урезал титул гость, – дабы молить о милости. Видим мы, сколь грозную силу ты собрал, понимаем, что осесть здесь ты решил со всею крепкостью и волю свою провозгласить пожелаешь. Засим молим тебя, боярин, не разорять дома и веси наши, не жечь кочевья, не портить промыслы наши. Народ наш порешил собрать тебе подарки и поклониться уважением своим. Какое есть богатство, тем и делимся. Большего у нас, как ни старайся, не собрать. Нет тебе нужды воевать наши племена. Коли придешь – миром встретим. А что до татар казанских, тяглом непосильным нас обложивших, то все ханы, как про крепость твою прознали, убегли сами, животы спасая. Меча твого ждать не стали.

– За дары от государя нашего вам благодарность, – приложил руку к груди Андрей, – все передам в целостности… – Он пальцем указал на подарки Пахому, кивнул в сторону ладьи. Тот подтолкнул вперед холопов, чтобы забирали, а Зверев продолжил: – Я, князь Андрей Сакульский, от имени государя нашего Иоанна клянусь вам, люди правобережной Волги, что вам нечего опасаться ни за себя, ни за угодья и веси ваши, ни за детей и жен ваших. Русь принимает вас отныне под руку свою и дает вам закон и обычай свой, какового и всякий смертный в русских землях придерживается. По закону и обычаю нашему никто и никого, пусть даже раба своего, не может лишить жизни, и за преступление такое предан суду будет, равно как и тать, на знатного боярина руку поднявший. Нельзя казнить смертью никого, окромя татя, на деле пойманного, без суда праведного и открытого. По закону и обычаю русскому всякий, кто в просторах русских родился, от рождения свободен телом и душой! По воле своей смертный может веру принять истинную али басурманскую, по воле своей человек может свободу продать и в закуп уйти, может службе ратной себя посвятить и до гроба бобылем оставаться. По воле своей и вере судьбу свою каждый сам избирает. Но святая русская земля рабов не рождает, а потому средь нас каждый приходит на свет свободным. По закону и обычаю нашему каждый смертный кровью или тяглом своим государю служит, а сверх оговоренного росписью никто и ничего с него требовать не вправе. Коли же ему тягло не по нраву, так волен он, долги выплатив, с земли своей уйти – хоть от князя, хоть от государя, хоть от думного боярина – и к другому хозяину на пашню сесть. А в том препятствий чинить ему никто не должен. И в истинности законов сих я, князь Сакульский, даю вам свое слово.

Андрей нарочно говорил это как можно громче – чтобы услышали все прибывшие. Законы Руси созданы больше в пользу простых людей, а не знатного люда. Родовитому толстяку наверняка все равно, будут ли новорожденные иметь свободу: его детям рабство не грозит. Но вот простые черемисы слова эти должны услышать, запомнить и другим потом пересказать. Пусть осознают: как бы ни била жизнь, какие беды пережить ни довелось – их дети в любом случае родятся вольными, пусть даже родитель трижды закупной и дважды раб. Пусть поймут: если не нравится хозяин, русский царь разрешает уйти к другому. Пусть сообразят: русские тиуны не станут вытряхивать из их закромов все до последнего зернышка. Заплатил тягло, и все остальное – твое. Живи хоть в княжеском богатстве – тройного оброка на тебя никто класть не станет. Русь – это безопасность, сытая жизнь и уверенность в будущем. А коли Казань сломается – то и татарских набегов можно будет не опасаться.

Слова достигли цели – отроки зашевелились, начали о чем-то тихо переговариваться. Толстяк же, облегченно утерев лоб, напялил шапку обратно:

– Благодарствую за милость, княже. Коли дозволишь, слова твои старейшинам немедля передам. Низкий от меня государю Иоанну Васильевичу поклон.

Струги отвалили от острова, ушли вверх по воде под низкие тяжелые тучи.

– Как бы дождя не началось, Андрей Васильевич, – озабоченно пробормотал Пахом. – Неприятно мокрому строить, замедлится работа.

– Не будет непогоды до конца половодья, не бойся, – пообещал Андрей. – Как там церковь, готова? Как отделка? Крышу покрыли?

– Иконостас поставили, княже, алтарь и пол коврами выстелили. Хоть завтра к заутрене подходи.

– Хорошо, – кивнул Зверев. – Коли черемисы потянутся, наверняка святому месту поклониться захотят. А там – дом Бога, красивый и просторный. В нем и молитвы возносить можно, и подарки предкам оставлять. Скрести пальцы, Пахом. Все идет слишком гладко. Именно с этого и начинаются все неприятности.

Однако на время для строителей наступил покой. Пять дней не было в крепости известий ни от рыбаков, ни от татар, ни от купцов. Хотя по времени – первые суда на Волге должны были уже появиться. Но меж темных берегов катились на юг только пологие ленивые волны.

Около полудня шестого дня черемисы появились снова. На семнадцати стругах, крикливые и веселые, все при оружии, многие – в кольчугах и кирасах, они приплыли с юга, со стороны Казани, то и дело оглашая окрестности воинственными воплями. Пушкари, не дожидаясь приказа, забили стволы картечными зарядами, княжеские холопы расхватали бердыши и пищали, строителей словно ветром сдуло от берега в глубь наполовину недостроенной крепости. Смерды, чего с них возьмешь? Стены стояли пока только со стороны Волги и Свияги, первая башня выросла у Щучьей протоки.

– Не стрелять! – всматриваясь в струги, предупредил Андрей. – Пахом, пошли людей к пушкарям на башни, чтобы без моего сигнала даже фитилей не зажигали!

– Ты чего, княже? – не понял дядька. – Ведь сметут, коли на остров выпустим.

– Странно больно атакуют, – покачал головой Зверев. – Щитами прикрыться не пытаются, сами луки не готовят, да и вообще… В лоб на пушки переться? Мы же их одним залпом в щепки превратим, разве не понятно? А они вон, веселятся, будто анекдот свежий услышали. Разве так воюют? Ну-ка, давай, гонца к пушкарям гони, холопов с глаз долой убери, а мне ферязь красную достань. Ту, с серебром, желтыми шнурами и изумрудами. А сам с пищалью у борта схоронись. На всякий случай. Прикроешь, пока я на виду стою…

Когда до ближних стругов оставалось метров пятьдесят, князь Сакульский спустился по сходням на берег, встал там, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Если едут очередные просители – они должны увидеть его спокойствие, уверенность в своих силах. Лицезреть хозяина острова, а не шкодливого мальчишку. Вот Андрей и стоял, несмотря на жуткий зуд у солнечного сплетения. Зверев никак не мог отделаться от ощущения, что на дне кораблей лежат наготове лучники, которые вот-вот начнут пускать стрелы именно в это место.