Татьяна Зубачева - Аналогичный мир

Он откинул одеяло, и сразу плечи и грудь обожгло холодом, жадно вдохнул полной грудью. Но память о прежнем холоде, когда он никак не мог согреться, заставила его потянуть одеяло обратно, да и знал он, конечно, о простуде и что хуже всего мокрым на ветру оказаться. Так что придётся потерпеть. Попить бы ещё… Ладно, с этим он тоже потерпит, не в первый раз. Попробовать встать… нет, слишком темно, и не знает он, где вода. Жарко, как всё-таки жарко…

Женя проснулась под утро. И сначала не могла понять, что её разбудило. И вдруг сообразила — тишина. Исчезло шумное всхлипывающее дыхание. Только Алиска посапывает. А с ним-то что? Женя испуганно вскочила и как была, в одной рубашке, босиком, забыв о коптилке, метнулась к окну, рывком подняла штору, так же на втором окне, подбежала к нему. И в предутреннем сером сумраке увидела мокрое блестящее лицо. Он стал каким-то плоским и лежал очень тихо и неподвижно. Она дотронулась до него, и его мокрая со слипшимися волосами голова безвольно, безжизненно катнулась на влажной подушке. И он… холодный! Ни следа того жара, что обжигал ей руки при каждом прикосновении. Женя откинула одеяло и прижалась ухом к ребристой скользкой от пота груди. И с облегчением не услышала, нет, ощутила мерные ровные удары. Жив! Малина, травы, молоко с мёдом, лекарства доктора Айзека — неважно, что сработало, но температура упала, жар кончился. Он справился, смог!

Он шевельнулся, и Женя сразу выпрямилась, заглянула ему в лицо. Глаза закрыты, плотно сжатые губы, намокшие от пота полоски пластыря еле держатся на скользкой коже. Правая глазница вся чёрная, но опухоль немного опала, и уже видно, что глаз уцелел. Женя укрыла его и отошла к комоду взглянуть на часы. Да, если она хочет всё успеть, надо начинать утро. Обтереть его, напоить, дать лекарства и всё остальное. И белье бы переменить, нельзя ему лежать в мокром… А там уже всё остальное, обычный утренний набор. Женя зевнула и потянулась. Поспать бы ещё… Ну да ладно, неделя не вечность, в воскресенье отосплюсь.

Она накинула халатик, туго затянула поясок и захлопотала. Скатать и убрать постель, затопить печь и разжечь плиту. Какая холодная весна в этом году. До сих пор топить приходится. Молоко подогреть, ну это успеется. Чем бы обтереть его? Мама для этого брала уксус. А доктор Айзек говорит, что мамы не ошибаются. И бельё достать. С бельём у неё плохо. А она ему положит своё одеяло, а его развесит. И подушку у печи просушит. Зря она уже постель свернула, поторопилась.

Приготовив всё необходимое, Женя подошла к кровати.

— Эркин, проснись, Эркин.

Он медленно, с усилием поднял веки. Оба глаза открыл! Правый, правда, чуть-чуть, на щёлочку, но ведь открыл!

— Давай оботру тебя. Ты мокрый весь.

Она решительно отбросила отяжелевшее влажное одеяло и взялась за дело.

Женя обтирала его влажной остро пахнущей тряпкой и тут же — как делала мама — сухим полотенцем, насухо.

— Так, теперь плечо. Ничего-ничего, я осторожно, потерпи.

Он только выдохнул сквозь зубы, когда она осторожно даже не обтирала, а промакивала распухшее фиолетово-чёрное плечо.

— Ну вот. Лежи-лежи, ты же весь мокрый.

Она могла только догадываться по его напряженному молчанию, как щипал уксус ссадины, густо покрывавшие его живот, да ещё у него на мгновение дернулась левая рука в попытке заслонить низ живота. Но рука тут же упала на постель, и только пальцы вцепились в простыню и комкали её. На лицо его Женя не смотрела сейчас, не могла. Она помнила это тело другим, красивым, играющим, отзывающимся на любое прикосновение.

— Ну вот. Давай, повернись, я спину протру.

Он, кряхтя, с её помощью повернулся. Спина тоже вся в ссадинах, синяках. Как же его избили эти сволочи.

— Ну, вот и всё.

Она выпрямилась, откинула тыльной стороной ладони выбившиеся волосы.

— А теперь я бельё сменю. Дойдёшь сам?

Он кивнул и медленно, осторожно встал.

Женя проводила его тревожным взглядом. Но вроде он падать не собирался. И она занялась постелью. Содрала и бросила на пол сырую простыню. Перину можно просто перевернуть сухой стороной вверх, подушку лучше просушить, и одеяло тоже…

Когда он вернулся, у неё уже всё было готово. Он, как и раньше, сел на кровать, поднял на неё глаза.

— Постой, — спохватилась Женя, — я тебе голову вытру.

И когда она вытирала ему голову, чтоб хоть так подсушить мокрые волосы, он поймал левой рукой край полотенца, пытаясь протереть лицо.

— Осторожней, — предостерегла Женя, — щёку я сейчас посмотрю.

И только тут поняла, что голова и лицо у него мокрые не от пота. Вот почему он так долго возился на кухне. Это он рукомойник нашёл и умылся.

— Ну, ложись.

Он лёг, она укрыла его, осмотрела. Так, пластырь то ли отвалился, то ли он, умываясь, содрал его. Но корка, вроде бы, крепкая, держит края. Можно и не стягивать. Она поправила одеяло, собираясь отойти, но его голос остановил её.

— Женя…

— Что?

Он несколько раз быстро вздохнул, будто набираясь смелости.

— Что? — повторила Женя.

— Я есть хочу. Если можно… дай… чего-нибудь…

— Сейчас, — счастливо улыбнулась Женя, — сейчас поешь.

Эркин ждал, пока она всё приготовит, лежал молча, полуприкрыв глаза, но вздрагивал при каждом шорохе и рывком приподнялся ей навстречу, когда она присела на край кровати с тарелкой и кружкой в руках.

Женя опять дала ему горячего молока с мёдом и немного хлеба с маслом. Ей было страшно, что после такой голодовки ему станет плохо. Он не съел, а как-то мгновенно заглотал хлеб и молча, одним взглядом, попросил ещё.

— Нельзя тебе сразу, — попробовала объяснить Женя. — Лучше потом ещё поешь.

Он не спорил, послушно откинулся на подушку и отвернулся к стене. Жене стало нестерпимо жалко его, но… но ведь она хочет как лучше. Да, а лекарства! Она быстро налила ему ещё молока.

— Эркин, — он повернулся к ней. — Вот таблетки. Прими и запей.

Он медлил, и это рассердило её.

— Ну что ты как маленький, хуже Алиски. Это же лекарства. Опять силой запихивать, да?

Он подставил ладонь, и она высыпала туда содержимое пакетика под третьим номером. Он недоверчиво осмотрел разноцветные таблетки, поднял на неё глаза.

— Давай, глотай разом. Молоком запьёшь. Ну, Эркин, мне уже Алиску пора будить.

Он вздохнул и с удивившей её решимостью кинул в рот таблетки. Женя подала ему кружку.

— Ну, вот и молодец. Теперь лежи, отдыхай.

Женя легко вскочила и заметалась по комнате в вихре одновременных утренних дел.

Эркин лежал и прислушивался к себе. Да, таблетки совсем другие, ничего похожего на те… или потом начнут действовать… да вряд ли, зачем ей Паласные таблетки… и он же перегорел, может, поэтому и не действуют… Забытые уже ощущения чистоты, нетяжёлой сытости… чистая сухая постель… он погладил простыню рядом с собой, после Паласа ему не приходилось спать на простынях… и боли почти нет, если не шевелить правым плечом. Только слабость какая-то… Алиса — это, наверное, та девочка, что он видел, что дула ему на щёку… вот её голос. Он его и слышал все эти дни. Женя ей отвечает… Он не понимает, а да, он же помнит, Женя — русская. Значит, она с Алисой говорит по-русски. Русского он не знает, так, слышал кое-что… но Женя этих слов не говорит. Он невольно улыбнулся, повторяя про себя те русские слова, которые он и узнал от нее: "Женя… милая…" Алиса… похоже на Элис. Но и Женю называют по-английски Джен… милая — dear…