Татьяна Зингер - Чтица Слов

На каком основании?! Да потому что бесчеловечно это. Наказание должно соответствовать свершенному проступку. Разве справедливо вешать ту, которая по детской наивности утащила кольцо? Да, дорогое, да, фамильное — но разве заслужила она смерти?

Почему тогда иным правонарушителям — способным заплатить — с рук сходят убийства? Где тут справедливость?

Нет, она не умрет. Иттан не позволит.

— Вы должны смягчить наказание. — Он потянулся за кошелем.

Монеты посыпались прямо на чистенький стол главного следователя. Золотые, серебряные, медянки со стуком упали на дерево и засверкали в лучах первого солнца.

Главный следователь сглотнул. Перед ним лежала месячная плата, и молодой мужчина, пусть даже принципиальный, не мог удержаться от соблазна, что был так близко — руку протяни, и деньги твои.

— Вам когда-нибудь предлагали взятки? — понимающе хмыкнув, спросил Иттан.

Отощавший кошель он убрал в карман. Следователь покачал головой.

— Значит, буду первым. — Иттан отодвинул стул — ножки скрипнули по полу — и поднялся. — Найдите девушку, которую я вам описал, и смягчите ей наказание. Если сумма недостаточна — скажите, сколько не хватает.

— Зачем вы заявляли о ней страже, если готовы выкупить с виселицы? — спросил следователь с непониманием. — Не вышло ли, что ваше кольцо стоило меньше, чем вы отдали мне?

Ха! Фамильное кольцо рода Берков стоило столько, что главному следователю управления пришлось бы год работать без выходных — и тогда бы он окупил камень, без оправы. А та груда монет, что валялась на столе, была Иттану безразлична. Он тратил гораздо больше на развлечения. Что вообще значат деньги по сравнению с жизнью?

Ровным счетом ничего.

Иттан вышел в город, отчего-то довольный донельзя.

— Дядь, купите. — Вертлявый мальчишка протянул ему полуденную газету.

Он, пошарив по карманам, достал последнюю монету и кинул её мальчишке. Глянул на заголовок.

Внутренности скрутило узлом.

Вместе с газетой по городу разнесся список. Всего тридцать три фамилии. Неженатые и прилежные семьянины, отцы, высшие чины и даже те, кто публично называл отношения с женщиной вне брака грехопадением. Ан нет, и эти, праведники, тоже были обнародованы, обнажены на порицание общественности. И в середине, не во главе, но и не замыкающим список, этакой серой массой среди прочих Иттан обнаружил себя. Его имя, титул и гаденькая приписка «бывший декан светлого факультета». Бывший! Газетчики, учуяв горячую новость, за день раскопали данные обо всех любовниках Агнии и пообещали в следующих выпусках прикладывать отрывки из писем, послуживших доказательством вины.

Завершалась новость вопросом: «Так что же заставило столь разных мужчин пасть пред одной женщиной? Любовь ли? Страсть? Магия?»

И правда, что? Иттан, скомкав газетный лист, поспешил к имению. Руки тряслись крупной дрожью, в голове было туманно и пусто. Тридцать три фамилии, за которыми скрывалось тридцать три мужчины.

Он представил, как изящные руки, не знающие загара, гладят чей-то обрюзгший живот и шепчут сквозь закушенную губу: «Я от тебя без ума». Как острые зубки кусают мочку уха какого-то юнца. Как стонет Агния под кем-то из оставшихся тридцати двух.

Отвращение накрыло его горячей волной. Поломало надвое. Тонкая игла, щедро залитая ядом, засела под сердцем, и яд медленно отравлял кровь. Иттан шел, и казалось, что все вокруг насмехаются над его неудачей. Что людской гомон обращен к нему. Что каждый в столице знает, как опозорился «бывший декан светлого факультета», связавшись с блудливой актрисой.

Он доверчивый идиот.

А она лгала.

Ему и ещё тридцати двум мужчинам.

Иттан ворвался к себе в уличной обуви, упал лицом в подушку. Он лежал без движения, силясь остановить ход времени. Зажмуривался до красных пятен. Сцепил зубы, чтобы не застонать.

В дверь робко постучались.

— Господин Берк желает поговорить с вами в его кабинете, — проблеяла служанка таким жалким голосочком, что стало понятно: хорошего ждать не придется. Отец так не вовремя вернулся из похода и уже, конечно же, извещен о похождениях сына.

В кабинете, кроме отца, сидящего за столом с самым непроницаемым видом, завывала матушка. Она раскачивалась из стороны в сторону у окна, держась руками за подоконник. Под ногами её валялась газета. А небо затянуло пепельными тучами. И в воздухе, кажется, пахнуло грозой.

— Объяснись, — коротко приказал отец.

Он был седовлас, но не стар. Дряхлость не коснулась его мышц, в черных глазах не угасала страсть. И Иттан, всякий раз оказываясь под пристальным отцовским вниманием, ощущал себя мелким и незначительным. Песчинкой. Домашней зверюшкой, но не человеком.

— Не понимаю, в чем дело, — ответил он, выдержав холодный взгляд. Двинуться вглубь кабинета так и не решился, мялся на пороге.

— В чем дело?! — пророкотал отец, и кулак его шарахнул по столу. — Ты трахал эту женщину?

— Не трахал, а любил, — поправил Иттан.

Маменька взвыла что раненая волчица, вцепившись ногтями себе в предплечья. Лицо её налилось багряной краской.

— Молчи! — приказал отец, и слезы тотчас высохли на материнских глазах. — Любил он. — Губ отца коснулась усмешка. — Все мы по молодости любили. Кольцо ей дарить собирался, да?

Иттан кивнул — отрицать очевидное было бы глупо. Его допрашивали как нашкодившего пацана. Хотя чего ему стыдиться? Осознанный выбор взрослого человека. Да, выбор неудачный — но кто застрахован от ошибок?

Мать качалась на фоне, отец откинулся в кресле.

— Она попросту тобой воспользовалась, а ты уши развесил. Не могу поверить. Тридцать три идиота повелись на женское тело! Боги, да что в ней такого было?!

— Она… она… — мать захлебывалась беззвучной истерикой. — Одурманила… всех… позор…

— Ну-ну. — Отец провел ладонью по листу бумаги, что лежал на столе. — Мать права. Ты всех нас предал, сын.

Иттан подался вперед.

— Я…

Отец шикнул.

— Научись слушать. Когда я просил верховный совет пристроить тебя в академию, то ожидал, что ты свяжешь судьбу с колдовством, коль уж вояки из тебя не вышло. Мягкий ты больно, весь в маменьку. — Он с неприязнью глянул на женщину, хватающую ртом воздух. — Но тебя выставили вон. Первый промах. — Отец загнул большой палец. — Ты попал на первую полосу всех газет Янга, полюбив прошмандовку. — Указательный палец согнулся вторым. — И, наконец, ты едва не потерял кольцо, гордость всего моего рода, которое не позволено носить даже твоей матери.

В кабинете повисло молчание. Маменька потирала безымянный палец — слова о кольце её оскорбили, но она никогда не смела перечить супругу, — Иттан отсчитывал половицы паркета. Отец вновь посмотрел на лист и, взяв перо, поставил внизу размашистую подпись.