Лекарство от любви (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович

Юноша вновь подчинился, едва справившись дрожащими руками. Его губы тоже дергались от страха.

— Не лгать, если хочешь жить. Это все? Больше здесь никого нет?

— Н-н… — парень затряс головой.

— А лошади, то есть жеребцы, есть?

— Д-две, — мальчишка для наглядности показал два пальца, — две к-кобылы.

— Да что вы все, сговорились, что ли! — зло воскликнул Кай. Парнишка совсем посерел лицом, ожидая, очевидно, смерти в эту самую минуту, но Кай уже смягчился: — Ладно. Ты не виноват. И они тоже не виноваты. Я… сожалею об их смерти, но они не оставили мне выбора, — произнеся эти слова, Кай понял, что лукавит. Он не чувствовал сожаления. То есть с рациональной точки зрения, конечно, он предпочел бы обойтись без убийств. Тем более — без убийств людей, находившихся, по сути, на одной с ним стороне (ирония судьбы — едва ли не впервые в жизни он оказался на одной стороне с имперскими солдатами, и вот во что это вылилось) и виновных лишь в том, что честно исполняли свой долг. Но вот никаких эмоций он по этому поводу не испытывал — ни ужаса, ни раскаяния, ни отвращения. Утонувшая девочка вызвала у него куда большее смятение — хотя ее он не убивал, она погибла по собственной глупости… и все же именно тогда он почувствовал себя как человек, впервые осознавший, что неизлечимо болен. Болен болезнью, которая не сведет его в могилу — но и никогда не оставит. А сейчас… была проблема, он ее устранил, только и всего. Точнее, одну эмоцию это все же пробудило, но она была положительной: гордость, что он в одиночку справился с тремя. Поэт — с тремя профессиональными солдатами.

Со стариком и двумя юнцами, да. Но недооценивать их не стоит. Любой из них мог прикончить его очень даже запросто, и вот этот трясущийся мальчишка тоже.

— Мне не нужна твоя жизнь, — сказал он вслух. — Просто не делай глупостей.

Солдат торопливо закивал.

— Снимай свой плащ.

Парень сбросил на землю пояс и висевший за спиной колчан, затем стянул плащ и протянул его победителю. Кай окинул взором его не очень внушительные габариты, думая, придется ли ему впору и другая одежда пленника, которая под плащом должна была остаться сухой, но тут же брезгливо скривился:

— Фуу! Да ты обмочился, приятель!

Лицо мальчишки, только что смертельно бледное, сделалось пунцовым.

Кай, скривившись, осматривал нижнюю часть плаща, решая, можно ли его все-таки надеть — здравый смысл говорил, что полы плаща, при его свободном покрое, не могли коснуться внутренней стороны штанин незадачливого бойца, рефлекс противился. И тут, воспользовавшись тем, что Кай отвлекся, мальчишка бросился бежать — конечно же, не на запретную территорию, а вниз, в долину.

— Давай-давай! — насмешливо крикнул Бенедикт ему вслед. — Только не останавливайся! Повернешься — пристрелю!

На самом деле он не умел стрелять из лука и предпочел сделать противоположное — на всякий случай вывести оба лука из строя, перерезав тетивы валявшимся рядом с ними мечом. Затем он заметил, что черноусый солдат еще жив (кровь все текла из его горла и из открытого рта, выливаясь на подбородок и сразу же смешиваясь с дождевой водой, глаза смотрели на Кая с тоской и ужасом), и нанес ему удар милосердия мечом в грудь. Широкое лезвие вошло в тело не так легко, как узкая шпага; Каю, сидевшему на корточках, пришлось навалиться на меч, прежде чем дрожь агонии прекратилась вместе с последним сгустком крови, выплеснувшимся изо рта. Бенедикт проверил капрала, но тому подобная помощь уже не требовалась. Кай с сожалением вытащил из рук мертвеца измятую, грязную и мокрую карту, о которой вспомнил только сейчас; изображение на ней уже частично размылось, и Кай сильно сомневался, что от нее еще будет прок, но все же постарался сложить поаккуратнее, не порвав, и отправил в свою сумку.

Плащ Кай все же бросил — как не стал облачаться и в перепачканный грязью и кровью плащ черноусого. Бросил он и все оружие, включая саблю и исключая только шпагу. Затем он завернул за выступ скалы, из-за которого появился Штурц. Там обнаружилось нечто вроде довольно широкой проплешины среди камней, на которой помешалась маленькая, хотя и высокая палатка (в ней можно было стоять или сидеть, но вряд ли лежать) и мокли под дождем две стреноженные лошади. Вероятно, на одной везли всю поклажу, а на другой ехал капрал — или же она была нужна на случай, если понадобится срочно отправить одного из солдат с донесением. Обе действительно оказались кобылами. Кай подумал, что, если он тщательно замотает руки какими-нибудь тряпками — а заодно и лицо, с которого срываются и падают капли дождя — то, возможно… но затем решил, что не стоит экспериментировать. Только что хладнокровно убивший двух человек, он не захотел подвергать лишнему риску лошадей.

Он зашел в палатку, подумал, что можно бы посидеть здесь на раскладном стуле, пережидая дождь. Если парень побежал на соседний пост, то дорога — вниз и снова вверх — займет у него не меньше часа. Но оттуда никто не придет и не прискачет — если там тоже всего трое, они не покинут свой собственный пост. Вероятно, отправят вестника вниз, в расположение части — а уж пока новые солдаты прибудут оттуда… еще часа четыре в запасе есть наверняка. Но то же желание скорее покончить с неопределенностью, которое гнало Кая вперед все эти дни, не позволило ему сидеть на месте и теперь. Он лишь отыскал среди солдатских пожитков нож и перекусил под крышей — а затем снова вышел под дождь.

Минуту спустя он уже шагал по запретной территории — хотя, разумеется, внешне это никак не проявлялось, та же тропинка вилась вдоль того же склона, постепенно поднимаясь вверх. Впрочем, разницы, очевидно, не было не только внешне. Кай прекрасно понимал, что граница проведена с очень большим запасом — у страха глаза велики, да, причем это тот случай, когда врага действительно лучше переоценить, чем недооценить — и реальный радиус действия магии Изольды намного меньше. С другой стороны, та импровизация, которой он усыпил бдительность Штурца, вполне может быть и правдой — а в какой-то момент станет таковой наверняка. Если Изольда хочет расширять пределы своих владений, она не станет безвылазно сидеть в замке. В любом случае, Кай был уверен, что всякий человек, встреченный им на этих землях, может быть лишь союзником Изольды — и должен, очевидно, считать таковым и его самого. Изольда, несомненно, прекрасно знает, что посылать к ней шпионов и диверсантов бессмысленно, а если ее враги столь глупы, что продолжают это делать, мешать им не следует — пусть пополняют таким образом ее армию.

Тем не менее, когда у него за спиной зашлепали шаги — шаги человека, бежавшего со всех ног следом за ним, но не пытавшегося его окликнуть — тело Кая отреагировало быстрее успокоенного логикой разума. Кай выдернул шпагу из ножен и резко развернулся, выбрасывая ее вперед.

Мальчишка — тот самый, с поста — наткнулся грудью на клинок и остановился, с удивлением глядя на пронзившую его тело сталь. Затем с усилием сделал еще один шаг вперед, насаживая себя на шпагу все глубже в надежде все-таки достать Кая зажатым в руке коротким мечом. Кай шагнул назад, одновременно поворачивая клинок в ране. Боль заставила парня бросить оружие.

Несколько мгновений враги молча смотрели друг на друга. Кай ждал, что пронзенный насквозь упадет, но тот продолжал стоять.

— Дур-рак, — сказал Кай с отвращением. — Зачем?! Я же тебя отпустил! Выслужиться хотел?

— Изольда… — прошептал мальчишка и, наконец, повалился на колени. Кай выдернул шпагу, и он упал вперед, уткнувшись головой в грязь и так и оставшись в коленопреклоненной позе.

Неужели радиус поражения все-таки уже настолько велик, думал Кай, шагая дальше. Но ведь двух других не накрыло! Хотя… возможно, этот мальчик в самом опасном влюбчивом возрасте был чем-то вроде шахтерской канарейки, первой задыхающейся от рудничного газа. Может быть, его и на пост-то взяли с этой целью — что ж, в таком случае идея не сработала, товарищи не заметили вовремя его превращения (а могли бы — Кай вспомнил, как юноша покраснел, услышав пароль). А может, никакая магия тут вовсе и ни при чем. Юный недоумок влюбился в Изольду заочно, как это постоянно случается по отношению к легендарным красавицам… Почему он все-таки напал? Поверил, что Кай, даже убивший его товарищей, все-таки выполняет секретную миссию, способную повредить Изольде? Хотел устранить соперника — одного из многих тысяч? Мстил за свой позор и жаждал уничтожить свидетеля этого позора, способного поведать о таковом Изольде? Вот делать ей нечего, как выслушивать истории о каждом обмочившемся от страха мальчишке — но какая логика может быть у влюбленного… В любом случае, теперь уже не узнать. Да и не имеет значения.