Люба Штаний - В любой гадости ищи свои радости
начала я осторожно подтянула её к себе и уложила так, чтобы прикрыть от Алехандро.
Впрочем, тот, очередной раз радостно-изумлённо булькнув, долил воды в месиво над огнём и
вернулся к плетению шарика-звёздочки, уделяя этому процессу максимум внимания. Плести, кстати,
осталось совсем не много. Один лучик всего. Придётся поторопиться с добыванием еды, пока горбун
сосредоточенно пыхтит и по сторонам не смотрит. .
Со всей этой беготнёй опять жутко проголодалась и теперь старательно соображала, как обеспечить
себя любимую пропитанием хотя бы на ближайшие дни. Не буду же я каждый раз тырить сумку с
едой, развязывать незаметно и втихаря чавкать по кустам? Что-то не верится, что при других
обстоятельствах это удастся...
Выковыряв мясо и каравай хлеба, я незаметно вернула торбу на место. И что теперь? Нужно быстро
придумать что-то, а то Алехандро уже практически закончил изгаляться над травой. Вон, счастливый
какой сидит. Того и гляди лопнет от радости. Лишь бы не забрызгал...
Покумекав, я наконец нашла решение. Не совсем блестящее, но гораздо более приемлемое, чем
голод. Откусив смачный ломоть хлеба и оторвав основательный кусь от окорока, я прикрыла их
травой, а оставшуюся еду засунула в самый большой котелок из запасов Алехандро и сныкала в
кустах, прикрыв сверху хворостом.
Откушенное и оторванное закомуфлировала мешком с зерном и сделала вид, что жую то, что мне
недавно так оригинально выдали к обеду. На самом деле кушала я, конечно, совсем другое, но... Не
добивать же кошмарика ещё и оригинальностью гастрономических пристрастий покупки?
А Алехандро тем временем встал, и по его торжествующему взгляду я поняла, что ерундовину свою
заковыристую он всё-таки сплёл. Отстранённо наблюдая за тем, как он со смаком потянулся, вызвав у
меня этим зрелищем очередной приступ тошноты, я думала какого чёрта здесь делаю. Причем и
локальном и глобальном смыслах.
С одной стороны у перемещения меня в этот мир должна быть какая-то цель, хоть я и не знаю
какая, а с другой абсолютно не понятно, почему я не смазала от вонючки, когда в кои-то веки
появилась такая возможность. При всём желании ответы на оба вопроса ускользали от моего разума,
измученного за последние сутки до предела.
За беготнёй и переживаниями день как-то незаметно подошёл к концу и алый диск солнца уже
окрасил облака над головой в красно-оранжевые цвета. Между стволов деревьев, окружающих
поляну шевельнулся сумрак, а костёр из обычного огня превратился в тёплого зверя, рядом с которым
так хорошо и уютно посидеть под усыпанным звёздами небом.
Жаль только, что благодаря Алехандро нельзя в полной мере насладиться трепетно любимой мною
деталью надвигающейся ночи. А именно ароматами, которые она всегда приносит с собой. Даже в
городе, заполненном машинами, заводами и прочими ‘прелестями’ урбанизации, ночь наполнена
самыми разными, но такими упоительными запахами.
Сколько себя помню это – моя слабость. Даже днём ощущаю их достаточно сильно, а уж ночью или
ранним утром... Конечно, я сейчас не про отечественные лифты, подъезды и смог. Но утро всегда
пахнет пронзительно остро и тонко. День и вечер едва уловимо. Ночь...
При моём образе жизни редко удавалось покинуть дом и неусыпный надзор любящих родителей
после того как город накрывала мягкая ладонь темноты, но ни одной представившейся так или иначе
возможности я не упускала.
Ночь раскрывала запахи, словно рассеиваемые светом дня. Осень пахла печалью и нежностью.
Зима горечью и, как это ни странно, надеждой. Весна... Запахи весны будоражат душу предвкушением
чего-то неведомого и недостижимого. Лето заставляет мучительно сожалеть о скоротечности времени
сладкими, томными нотками невнятных желаний... А тут воняет вонючкой! Тьфу.
Усталая рассеянность постепенно сменилась раздражением и досадой, что по вине Алехандро я
лишена и этого удовольствия. Нет, ну серьёзно. Обидно же! И так-то не весело оказаться в теле
лошади, да ещё и при таком хозяине, а тут ещё и это. Поймав себя на том, что всё явственнее и
отчётливее хочу зарычать, я проглотила ярость и сосредоточилась на действиях уродца.
А он бубнил что-то непереводимое, глядя в книгу и держа над исходящим паром котелком
многострадальную плетёнку. От костра то и дело отрывались и улетали куда-то вверх крохотные
разноцветные язычки пламени, растворяясь в воздухе.
Когда мой кошмарик разжал пальцы, и шипастенький шарик из травы упал в бурлящую воду, я
напряглась, ожидая чего-то... Да хоть чего-то! Но не произошло абсолютно ничего. Ещё минут
двадцать Алехандро читал по книге, освободившейся рукой неуверенно выводя странные пассы, но,
всё равно, ничего не менялось.
Когда, утомившись от однообразия происходящего на поляне действа я начала проваливаться в
дрёму, вонючка отложил книгу и повернулся к мешку, который в течении дня несколько раз поливал
водой. И достал из складок своего рванья кинжал.
Нет, не приснопамятный тесачок в бурых пятнах, а именно кинжал. Ну, может стилет. Я в оружии не
разбираюсь абсолютно. Рукоять имела перекладину как у меча и казалась матовой, не отражая ни
единого лучика света. Зато узкое длинное лезвие сверкало во всю, играя рыжеватыми бликами
костра.
Несмотря на то, что Алехандро не обращал на меня ни малейшего внимания, сосредоточившись на
обряде, я моментально напряглась. Сон слетел как по мановению волшебной палочки. Хорошо хоть
еда к этому времени закончилась, а то бы и подавилась до кучи.
Тонкое лезвие в руке гнилостного кошмара хищно сверкало, а меня терзали самые мерзкие
предчувствия. Зачем ему нож? Сердце тревожно забилось. Колдовской обряд, травы, огонь, коренья,
магическая книга и нож? Ассоциации всплывали премерзкие. Почему-то упорно всплывали слова
‘кровь’ и ‘жертва’ в дополнение к уже имеющимся звеньям логической цепочки.
Сглотнув ком страха, я подобралась и встала, мрачно и неотрывно наблюдая за действом.
Единственным живым существом, которое можно принести в жертву, здесь была я. Ну, и сам
колдующий, но вряд ли он решил самоубиться. Для этого есть куда более простые способы, не
требующие ни книг, ни плетения странных фиговин, ни бурлящего варева.
Да и на протяжении дня я не заметила за Алехандро ничего, что указывало бы на страстное
желание расстаться с жизнью. Не скажу, что так уж внимательно рассматривала гниющего уродца, но
слишком много упрямства, горечи и откровенной радости видела сегодня. И это никак не вязалось с
образом отчаявшегося человека. Хотя стоит признать, кому-кому, а вонючке есть от чего впасть в
уныние.
Так что я пристально наблюдала за ним, готовая, сделай он хоть полшага в мою сторону, дать
стрекоча. Но Алехандро, потыкав рукояткой кинжала мешок, вдруг резко всадил в него остриё на всю
немаленькую длину. Потом, не отнимая руки, и не делая ни малейшей попытки вытащить нож,
повернулся всем корпусом и всмотрелся в открытую книгу, лежащую рядом прямо на траве.
Минуты три вонючка беззвучно шевелил губами, изучая разворот, а я с недоверчивым
любопытством наблюдала за принесением в жертву мокрого мешка. Это что-то новенькое! Никогда о
подобном не читала... Бред какой-то... Но когда Алехандро, отведя взгляд от книги, уставился на нож и
нараспев принялся читать что-то непереводимое, я окончательно обалдела.
Дым над котелком вдруг загустел и распался на узкие разноцветные извивающиеся ленты. Я
насчитала с десяток разных цветов от изумрудного до коричневого. От рукояти ножа, зажатой в
ладони кошмарика, посыпались белые искры. Падая на траву, они не гасли, а, наоборот, взлетали и
собирались в мерцающее облачко над головой завывающего своё ‘Бран олгоюшапнок имил элдан
асха’ вонючки.
Выпучив зенки, я чуть дыша, как зачарованная подошла поближе. Если сделать минусовку и из
получившейся картинки изъять самого вонючку (ну, или накрыть плотной тряпкой, чтоб глаза не
мозолил) зрелище получилось бы неповторимое. Куда там лазерному шоу!
А Алехандро всё завывал и завывал... И, вдруг, резко выдернул из мешка нож. Ничего особенно не
изменилось, но когда он, не прекращая голосить, встряхнул мешок, я чуть было не лягнула колдуна
недобитого под зад.
Нет, честное слово! Так обидно стало... Скотина расчётливая!
Их мешка выпала серо-зелёная кусучая тварь, которая намедни вцепилась мне в морду. Страха она
уже не вызывала, поскольку была явно дохлой, а вот гадко стало. И не столько от её вида, сколько от
