Мерри Джинн - Дети леса, дети звезд
Почти у самого перевала Тесс, глазеющий по сторонам, наткнулся взглядом на странной формы колонну, маячащую чуть в стороне от пути, а Грин, взлетев в ответ на вопрос о ней, поглядел, облетел кругом и позвал мастера прямо с неба:
— Идите сюда, тут вам будет интересно!
Тесс охотно и с большим любопытством свернул, а когда подошел поближе и разглядел, что за чудо стоит посреди небольшой полянки, даже присвистнул. На небольшом холмике, гордый и вертикальный, возвышался обелиск — не обелиск, а безупречнейший ритуальный уд, в белых потеках с тщательно выполненной головки, с подкаченными к основанию обтесанными камнями-яйцами, расписанными не хуже гринова хвоста и впечатление при взгляде со стороны дороги производящими незабываемое.
— Охуеть… — выговорил Тесс, глядя снизу вверх на символ и парящего над ним сфинкса, и спросил первое, что пришло в голову:
— А зачем на нем роспись?
— Так Юная уже совсем скоро! — удивился Грин. — Без яиц семени не будет, и вообще, мало что интересного случится. Еще куриные яйца к Юной красят, на них пожелания здоровья рисуют. Женщины друг другу так хороших друзей желают — чтоб яйца были здоровые.
Подумал и добавил еще:
— Каменный — это ладно. В деревнях сейчас вообще пироги пекут, и чтобы печево стояло по всей форме. Белой глазурью это сверху все… Сфинкс завороженно разглядывал стоячий камень.
— Подгорная, кстати, работа. Они сегодня-завтра вылезут его водой мыть. Вот тогда самая сильная гроза с дождем придет, и держись, все живое!
— Дождь будет оттого, что вымоют водой этот хуй? — спросил Тесс, чувствуя себя полным мабрийцем. — Или они, наоборот, вылезут специально к дождю, чтобы было проще отмывать?
— Что было первым — яйцо или курица? — спросил сфинкс, склонив голову. — Известно одно: как они вылезают ствол помыть, так сразу идут весенние грозы. И все как будто начинается. Травы, листья, цветы. Кто-то аж с ума сходит, если никого рядом не случится, так, говорят, стоит…
Грин фыркнул совершенно по-мальчишески.
— У меня, Мастер, первый раз тоже пришелся на весеннюю грозу. Никогда не забуду, было здорово!
Серазан отвернулся от столба и внимательно оглядел Грина от носа до хвоста, а потом обратно.
— В таком случае вам весьма желательно успеть стать человеком в кратчайшие сроки. Во избежание…
— Ага, конечно, — все еще мечтательно согласился Грин, прыгнул вперед, показав Тессу кисточку, и первым побежал по дороге. Остановился на повороте, поджидая Мастера.
— Скоро перевал уже, потом легче будет!
— А вы еще хвост задерите, — фыркнул Серазан, покосившись еще разок на расписное чудо и неторопливо направляясь в направлении, указываемом сфинксом. — Получится замечательный весенний кошак. Не рано ли вдохновились?
Грин вдохновился в самый что ни на есть сезон, но даже и не ожидал, что весенний зов в теле зверя окажется таким мощным. Спасибо всем предкам, что все это с ним творилось не на базе, среди сдержанно-любопытных мабрийцев ему было бы более чем тяжело. От одного-единственного Тесса прятать свое шалое состояние оказалось проще — мастер выглядел замкнутым в себе, рассеянным и мало что вокруг замечающим. До Юной, пока погоду крутило по-всякому, но было, в общем и целом, пасмурно, Грин чувствовал себя нормально. Но вот пришла ясная неделя Юной, когда воздух резко потеплел, а деревья словно за одну ночь оделись зеленой дымкой от полопавшихся почек, и по лесам пошел весенний гон, это мощное и веселое напряжение, от которого мирные животные дерутся друг с другом, словно хищники, и шум этих сражений хорошо слышен всем, кому есть, чем слушать. Звериное тело начало чутко реагировать на малейший шорох, а человеческое воображение — рисовать нечто такое, отчего Грин вообще боялся посмотреть в глаза кому-либо, а уж тем более — Серазану Тессу. Попутчику. Мастеру.
Первая гроза случилась тем же днем, но уже на спуске, не тронула, прогромыхала за вершинами, облачными и горными, а Грин потерял покой окончательно. Ночью он вылез из палатки и рванул назад, на пройденную прогалину, обозначенную вполне понятным всем, кто хотел бы понять, весенним знаком.
Там уже ярко полыхал костер, и резвились в нем саламандры, и Юная первый раз показалась в небесах, робкая, серебристо-зеленая, и одного ее взгляда на землю хватило, чтобы зажечь кровь и чресла.
Весенний костер, мощный и одновременно чистый, словно цветок, возник из земных недр, и слетались к нему народы лесные и горные, совершенно разные на вид, но равные в упрямом желании жить, любить вечно и продолжаться в потомстве. Жадно спешащие на тепло, покрытые чешуей или перьями, меняющие облик или постоянные, крылатые и бескрылые, такие разные, такие скрытные всегда и такие открытые теперь, кружились они вокруг и над хмельным костром — костром Юной, сильнее которого только летний солнцеворот, очищающий и возрождающий.
Как и с кем провел Грин ту ночь, он никому бы не сказал, но наутро вернулся вызывающе молчаливый, изрядно поцарапанный, с шальным и диким взором.
Ему оказалось катастрофически мало — Юная требовала не случайных связей, а прочных пар, а у Грина не было возможности задерживаться даже на несколько дней, не говоря уже о неделях, в течение которых любовники узнают друг друга, и уж тем более не могло быть и речи о том, чтобы остаться с избранницей на лето, как свойственно тем, кто повстречал друг друга у ярких костров под новой луной. Даже самые непоседливые существа в эти дни начинают осматриваться, привыкать жить вместе, вить гнезда…
Грин не мог этого сделать. Он ушел, желание его осталось, а в пару себе этой весной, как в насмешку, он имел только Тесса.
День за днем они пробирались по горным склонам, и порой от земли шел такой влажный, самочий запах, что Грин только и мог, что взлететь повыше, расправить крылья и парить до головокружения, остужая дурную башку. По ночам он уже не лежал в палатке, а бродил вокруг лагеря, яростно стегая себя по бокам хвостом, и каждая тень казалась соперником, с которым можно всласть подраться…
Весна звала сфинкса, и с каждым днем зов ее был все требовательней и сильнее. Она была дразнящим ветром и согревающим солнцем, сладкой водой и травой такой нежной, что хотелось валяться и кататься в ней, втирая в шкуру соблазнительный аромат. Разумеется, человек Грин осознавал, что с ним творится, но легче от этого не становилось. Скорее, наоборот. Он отчетливо знал, что сейчас люди тоже встречаются у костров, и вспоминал каждую женщину — их было немного, пускай, но с каждой он был счастлив. Если бы его ученичество требовало воздержания… он об этом никогда не думал. Не было запрета на секс, на чувства, на желание принять и понять кого угодно, и уж совсем священными становились отношения между мужчинами и женщинами по весне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});