Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

— Не «вас», — уточнил второй, — а государственную тайну. На ваши похороны у нас полномочий нет.

Грель закрыл глаза и досчитал до десяти, убеждая себя, что все это ему мерещится, что фантазии эти престранные рождены едино его собственным утомленным супружескою жизнью разумом. Ну или особой приятелевой настоечкой, каковой Грель утешался…

Но, открыв глаза, он убедился, что либо настоечка оказалась крепче, чем он предполагал, либо действительность хуже, однако фантазии не исчезли. Стоял на месте склеп, дверь которого стерегла пара кривоватых химер, сидел на ступеньках кладбищенский сторож, престранная личность, если не сказать более — подозрительная: Сидела, по-собачьи поджавши ноги, коза, косила желтым глазом…

— Я… я…

Грель все ж попытался спастись бегством, и дядька Стас, сунув оба пальца в рот, свистнул.

— Ату его! — крикнул он, подкрепляя приказ подзатыльником, и коза, кубарем полетевшая со ступенек, протестующе заблеяла. А после встала на ноги, отряхнулась и бодрой рысью бросилась за Грелем. Он же несся к воротам кладбища, в которых видел спасение, и несся быстро, перепрыгивая и через корни дерев, и через могилки.

— Уйдет, — сказал тот из похитителей, который был пониже.

— Да нет, — второй потянулся, — от этой козы еще никто не уходил…

— И ты?

— На дерево загнала, паскудина… до утра просидел… — Себастьяна передернуло, вспомнились вдруг и круглые козьи глаза с узкими зрачками, и гнусавый ее голос, и клыки… и копытца, что снимали стружку с коры старого тополя…

Грель вихлял, норовя запутать след, но странным образом фигура его была видна. Она кружила по кладбищу, всякий раз проходя мимо ворот… коза рысила следом…

Гнала.

— Жестокий ты человек, Себастьян, — покачал головой напарник. — Отправил бы на плаху, и с концами…

— Так ведь, ваше высочество, за что его на плаху-то?

Грель упал на четвереньки, но все одно пополз, как ему казалось, к воротам. Но дорожка, подчиняясь воле кладбищенского сторожа, вывела аккурат к склепу.

— На плаху его вроде бы и не за что. — Себастьян смотрел на приближающегося Греля без улыбки. — Полежит до утра… подумает… глядишь, и додумается до чего-нибудь стоящего…

Он шагнул навстречу Грелю и, схватив за шиворот, поднял.

— Не следует бегать от правосудия, — наставительно произнес Себастьян, ткнув пальцем в Грелев лоб. — Ибо побег от правосудия лишь усугубляет вину.

— Я… я… не хотел…

— Это, конечно, аргумент…

Грель, покосившись на склеп, обмяк.

— Вот тебе и… — вздохнул Себастьян.

— А он живой? — Матеуш сам отвесил Грелю пощечину и, когда тот дернулся, сказал: — Живой… пока… но плаха была б милосердней… и надежней.

Себастьян пожал плечами: не рассказывать же его высочеству, который пожелал в оной авантюре участие принять, о Дануте Збигневне, к зятю привязавшейся, о Лизаньке и ее планах. Вряд ли вдовство сильно на них повлияет…

В склепе пахло склепом.

На постаментах возвышались гробы весьма солидного вида. Со стен на неурочных гостей взирали белые поминальные маски, казавшиеся более живыми, нежели это было на самом деле.

— Сюда давай. — Выбранный Себастьяном гроб выделялся среди прочих размерами, нежно-розовым, несколько поблекшим за прошедшие годы колером и обилием позолоты. Крышка его была откинута.

— А… — вытянув шею, Матеуш заглянул в гроб, — …панна не будет против?

Сохранились белое платье, обильно расшитое золотой нитью и жемчугами, белый парик, тяжелое ожерелье с крупными красными кабошонами и седые волосы панны.

— Не будет. — Себастьян положил в ногах трупа белую лилию. — Судя по хроникам, панна Богушова при жизни отличалась весьма вольным нравом.

— Темпераментная женщина, — важно подтвердил дядька Стас. — Порадуется этакому подарку… ей мужского внимания тутай зело не хватает. Аккуратней кладите…

Матеуш был рад покинуть склеп. Нет, он не боялся ни покойников, ни беспокойников, но вот встречаться с темпераментною панной Богушовой, преставившейся задолго до Матеушевого появления на свет, у него желания не было.

Пусть Грель ей возмещает нехватку мужского внимания…

Уже в карете, избавившись от перчаток и надушенного платка, который не столько лицо скрывал, сколько избавлял Матеуша от характерных кладбищенских ароматов, он сказал:

— Все ж таки странный ты человек…

— Чем?

— Всем, — хмыкнули его высочество, указывая мизинчиком на хвост, который словно невзначай из-под полы плаща показался. — Другой бы рыло начистил…

— Фи, как грубо…

— Ладно, физию отполировал о мостовую и на том бы успокоился. А ты…

— Физию ему, как вы выразились, не раз еще полировать будут. И сие забудется. А вот ночь в компании панны Богушовой — навряд ли… я за индивидуальный подход.

Карета тронулась, и Себастьян, стащив платок, отер лицо.

— Как Тиана?

— Чудесно… она удивительная женщина. — Его высочество улыбнулись теплой живой улыбкой. — Ты не представляешь, до чего она… искренна…

— Я рад.

Матеуш кивнул.

— Просила подарить ей животное, мол, все во дворце с собачками… а я собачек этих терпеть не могу, вечно под ногами шныряют, цапнуть норовят… так и тянет пинка отвесить. На кошачью шерсть меня сыплет… кролика, что ли, поднести?

— Лучше козу. — Себастьян, сдвинув шторку, проводил кладбище взглядом. — У дядьки Стаса Манька скоро окотится. Он аккурат думает, куда бы пристроить.

Припомнив странное существо, которое весьма условно можно было причислить к козьему роду, Матеуш с сомнением поинтересовался:

— А она никого там не сожрет?

— Богурты[9] смирные, — заверил Себастьян, намедни давши слово, что устроит новорожденного козленка в хорошие руки. — Попугать кого — это они всегда и с большой душой, а в остальном — хозяев слушают… они вообще добрые…

…когда сытые.

С другой стороны, вряд ли королевский бюджет сильно пострадает из-за полулитра молока в день.

— Козу… — Матеуш представил Тиану с козой на поводке, — а что… коза — это очень даже…

…а маменька опять говорить станут, что ненаследный князь плохо на Матеуша влияет. Ежели бы спросили самого Матеуша, он бы заверил, что влияние на него оказывают самое благотворное.

…жить стало веселей.

Грель выберется из склепа на рассвете. Будет он бледен, а в темных волосах появится первая седина. Блуждающий взгляд его остановится на солнышке, по осеннему времени тусклом, низком, скользнет по вершинам полысевших тополей.

— Туда иди, — скажет дядька Стас, кутаясь в безразмерный свой плащ: солнце он не любил, и, ежели бы не гость нынешний, кладбищенский сторож давно бы спрятался в хижине.