Вероника Иванова - Право быть

Серо-жёлтый с вкраплениями прозрачно-белого — этот цвет повсюду. В кладке галереи, в мощёной мозаике двора, в воздухе, который мы вдыхаем. И даже небо такое же, скрытое жарким маревом. Жарким... И ещё до того, как галерея выходит наружу, я понимаю, в какой части подлунного мира проснулся.

Пустыня. Опасная, коварная, своенравная, но по большей части равнодушно взирающая на пересекающие её караваны. Что толку злиться или ненавидеть слабых людей, на свой страх и риск отправляющихся в путь по барханам, и днём и ночью одинаково обжигающим душной лаской? Не пройдёт и часа, как любой след, оставленный на колючем ковре, сотрётся. И пусть песчинки не вернутся на прежние места, они так похожи друг на друга, что и родная мать не заметила бы подмены.

Пустыня, вечно одинаковая и всё же с каждым временем года, с каждым часом суток неуловимо меняющая свои краски: вечером она медленно начнёт надевать сиреневый траур, а утром зарумянится от лучей восходящего солнца, как от первого поцелуя... Её нужно любить, чтобы жить рядом с ней или в ней. И Майрон любит, это видно по каждой чёрточке его сурового лица.

Любит, как...

— Почему ты?

Он прекрасно понял мой вопрос даже недосказанным.

— Потому что, каким бы важным оно ни было, это прежде всего дело нашего Дома.

— И только?

— Здесь ты не причинишь никому вреда. Больший вред уже невозможен.

Майрон собрал в ладонь песок, осевший на перилах галереи, и нежно сдул обратно, на подступающие к стенам замка барханы.

— Ты любил её?

— И люблю.

— Как это случилось?

— Наверное, она была слишком увлечена. Очарована важностью данного поручения. Она ведь оказалась едва ли не самой юной из всех нас, но самой серьёзной, и, как бы то ни было, Совет не мог сделать лучший выбор. Хеллерит сияла от счастья, когда уходила. Конечно, она должна была вернуться, но Нити вдруг начали рваться быстро-быстро... Ей понадобилось принимать решение, а времени на раздумье или просьбы о помощи не оставалось... Она всё ещё со мной и останется со мной целую вечность, но не ту, которую мы оба видели в своих мечтах.

Он улыбнулся и следующую горсть песка поймал на лету.

— Ты винишь кого-то?

— Это было бы слишком просто, приятно, не скрою, но трусливо. Нет, так сложились обстоятельства.

— Ты не пытался их... изменить?

Майрон повернулся ко мне, и грозовое небо его взгляда осветила молния грустной улыбки:

— Хочешь спросить, не пытался ли я сам уйти?

— Э-э-э... Вроде того.

— И доставить хлопоты помимо всех прочих собственной сестре и отцу? Хороший сын и брат никогда так не поступает.

Я вспомнил свои поспешные решения, слава богам, так и не воплощённые в жизнь, и почувствовал, что краснею, но Майрон или не заметил, или сделал вид, что не замечает моего смущения.

— И потом... Она ведь всё ещё жива, а значит, надежда остаётся. Хотя бы несбыточная.

Хочется помочь, но как? Всё, на что я способен, лишь разрушить Нити обоих. Правда, если постараться, разрушать можно медленно и осторожно, предоставляя участку Гобелена достаточное время на заращивание проплешин. Но ещё потребуется заранее получить согласие всех сторон, потому что наблюдения и некоторого участия всё равно не избежать, и лучше, если они будут добровольными и осознанными. А сама штопка — дело нехитрое, нужно всего лишь объяснить Мантии цель и средства, дальше она сама займётся...

Мантия?! Но её больше нет!

«Кх... Кхррр... Хррммм...».

Кто-то прочищает горло? Прямо в моём сознании?

«Штопка — это не ко мне. В жизни не сделал ни одного стежка и даже пробовать не буду».

Голос.

Чужой.

Незнакомый. Хрипловатый. Жёсткий, как подгоревшая хлебная корка. Но самое странное...

Мужской!

Ты вообще кто?!

«Дурацкий вопрос. Если ты слышишь меня, а я слышу тебя, то Эли оказалась права во всех своих безумных теориях».

Ты — моя Мантия?

«Другие варианты имеются? Или перестанем валять дурака и начнём приспосабливаться друг к другу?»

Я вовсе не...

«Эли предупреждала, как с тобой сложно, и сетовала, что у меня слишком малый опыт в воспитании детей, но теперь уже ничего не попишешь. Будем дружить или повоюем?»

Последний вопрос Мантия... или теперь уместнее называть ЕГО Мант, задал с весьма нездоровым воодушевлением, которое заставило меня отправить матушке несколько беззвучных проклятий. Кого она мне подсунула вместо себя? Что за отчаянного вояку?

«Ну так что, мир?»

Мир.

«Не слышу искренней радости».

Мне надо привыкнуть.

«О, разумеется! Ведь в каком-то смысле мы с тобой ближе, чем супруги в одной постели».

Ещё чего не хватало! Делить ложе одновременно с Шеррит и с этим... Даже не знаю, с кем?!

«Ощущения могут получиться незабываемыми», — ухмыльнулся незнакомец, вольготно расположившийся в моём сознании.

Ощущения?! Ну, матушка, попадись мне только... Твоё счастье, что ты ещё не появилась на свет!

Песчинки слетели с парапета, хотя не было ни единого дуновения ветерка, закружились вихрем, поднимаясь всё выше, и прянули в стороны, освобождая путь невысокой рыжекосой зеленоглазой женщине, по случаю путешествия в тёплые края окутанной волнами золотисто-розовых кружев.

— Доброго дня, мальчики!

Тётушка Тилли, довольная, как кошка, истребившая то ли полчища мышей, то ли все запасы сливок в доме.

— Чему обязаны вашим визитом, драгоценная? — без удовольствия осведомился Майрон.

— Обязан лишь один из вас, — хищно улыбнулась Тилирит. — Конечно, такую весть следовало бы оставить на долю того, кто всё и осуществил, но у меня в кои-то веки не хватило терпения!

Тётушка подошла ко мне, привстала на цыпочки и шепнула в моё ухо одними губами:

— У неё твои глаза.

Мир превратился в пыль, мешающую и вдохнуть, и выдохнуть. Ещё немного, и я бы решил, что сам научился останавливать время по собственному желанию, но голос в моей голове тоже не умел и не хотел ждать.

«Спроси, она по-прежнему любит встречать рассвет на обрыве балкона, облачённая в одно лишь дыхание ночного ветра?»

Вот ещё, спрашивать такую...

«Гадость?»

Глупость! Я не в тех отношениях с Тилирит, чтобы заводить разговор о её личных пристрастиях.

«Зато я как раз в тех самых».

В тех...

И прежде чем мне удалось сообразить, что имелось в виду, я выпалил:

— Ты по-прежнему встречаешь рассвет на балконе... мм... без одежды?

Тётушкины глаза застыли непроницаемыми щитами, но в следующее мгновение по схваченному морозцем болоту прошли трещины, ледяные осколки встали на дыбы, заискрившись всеми цветами радуги, и я понял, что со свободой всё-таки придётся повременить.