Джон Норман - Побратимы Гора

Мира, со слезами на глазах, внезапно схватила связанную женщину, и поцеловала её.

Я схватил Миру за волосы и отбросил её в сторону, чтобы не мешалась.

— Да, я — рабыня! — объявила женщина в кожаных кандалах, глядя в глаза Сэйбара.

— Поберегись слов, тобой произнесённых, — предупредил Сэйбар.

Всё верно. Такие слова, сами по себе, в соответствующем контексте, закрепляли порабощение. Намерения, как таковые, нематериальны, поскольку всегда можно было бы заявить, что человек не это имел в виду. Слов же, сказанных в соответствующем контексте, достаточно. Имеет ли она в виду это, или нет, но после их произнесения она немедленно становится, категорически и безвозвратно, полностью и по закону рабыней, вещью, с которой владельцы с этого момента наделены правом делать всё, что им заблагорассудится. Такие слова, не должны произноситься походя. Они являются столь же многозначительными как ошейник, столь же символичными как клеймо.

— Слова, которые я произнесла сейчас, я произнесла осознанно, — признала она.

— Говори ясно, — велел он.

— Этим я объявляю себя рабыней, — заявила она. — Я — рабыня.

— Теперь, Ты — рабыня, даже в городах, — сообщил я ей. — Ты — собственность. Ты можешь быть возвращена владельцу как таковому в суде, действующем по нормам общего права. Это — нечто, что признано даже за пределами Прерий. В этом смысле, это имеет гораздо большую силу, чем быть рабыней Кайил или Жёлтых Ножей.

— Я знаю.

Сэйбар посмотрел на неё сверху вниз.

— Теперь, я — рабыня по закону, — признала она.

Он кивнул. Это было верно.

— Несколько мгновений назад, — заговорила она. — Я впервые признавалась сама себе, что я — рабыня. Это признание, я теперь обнародовала. В течение многих лет я знала, что была рабыней, но я отрицала это, и боролась с этим. Только что, внезапно, я поняла, что больше не хочу бороться с этим. Тот, кто борется сам с собой, тот неизбежно должен проиграть. Я поняла это, и сдалась своей тайной правде. То, что я сделала теперь, всего лишь доведение до сведения общества моей тайной правды. Моё заявление не более чем уточнение формальности.

— Но формальности теперь решены, — заметил Сэйбар.

— Да, — опустила она голову, — теперь это решено.

— Чья Ты рабыня? — поинтересовался он.

— Вы раздели меня, связали как рабыню, — сказала она. — Я уже почувствовала вашу плеть. Я ваша.

— Разве я надел на тебя ошейник? — сделал удивлённое лицо Сэйбар.

— Нет, — признала она, не поднимая головы, — но я надеюсь, что Вы сделаете это.

— Я выказал интерес к владению тобой как рабыней? — уточнил он. — Я дал какой-либо повод полагать, что я мог бы принять тебя как рабыню?

— Нет, — она опустила голову ещё ниже, — Вы не делали этого.

— Чьей рабыней Ты хотела бы быть? — строго спросил мужчина.

— Вашей, — ответила она.

— Говори, — приказал он.

Женщина подняла голову, и стараясь не встречаться глазами с Сэйбаром, объявила:

— Я — рабыня Сэйбара.

— Теперь, возможно я отдам тебя другому, — задумался он.

Она всё так же избегая его глаз, проговорила:

— Теперь со мной может быть сделано всё, что вам понравится.

— Ты что же, думаешь, я не понимаю, что Ты объявила себя моей рабыней в надежде, что таким образом сможешь избежать судьбы быть изгнанной в Прерии? — сердито спросил Сэйбар.

— Независимо от того, что, возможно, было моим побуждением, в любом случае факт остаётся фактом, теперь я — полностью ваша рабыня, и со мной может быть сделано всё, что Вы пожелаете.

— У тебя был шанс гордо пойти в Прерии, с достоинством свободной женщины. Теперь, возможно, я сделаю так, что тебя выкинут туда с позором. С бесчестьем рабыни!

— Вы можете сделать со мной, всё что заблагорассудится, — тихо повторила она.

— А не будет ли это забавно? — сердито спросил он.

— Да, это будет очень забавно, — признала она, глядя вверх полными слёз глазами. — Если я должна быть изгнана, могу я попросить об одном одолжении?

— О каком же? — заинтересовался он.

— О вашем ошейнике. Наденьте его на мою шею. Завяжите вашим узлом, так, чтобы, если люди найдут меня, они могли бы сказать: «Вот посмотри на этот узел. Это — Сэйбара. Значит, эта женщина была его рабыней».

— Ты просишь мой ошейник? — спросил Сэйбар.

— Да, я прошу его.

Он взял один из ремней, которые он использовал только что для порки, и дважды обернув вокруг её шеи, завязал его на горле.

— У тебя есть он.

— Спасибо, — прошептала она, и, подняв голову, попыталась коснуться его рук губами, но он не позволил её губам дотронуться до себя, и маленькие руки коленопреклонённой женщины, лишь беспомощно задёргались в путах.

— Это ведь было бы прикосновение, не правда ли? — иронично спросил он.

— Да, — признала она.

— Какая Ты шустрая! — рассердился Сэйбар. — Какая же Ты хитрая, коварная и бесстыдная самка слина!

— За что Вы так ненавидите меня?

— Ты думаешь, что я не вижу твоего притворства, твоего обмана? — закричал мужчина.

— Вы думаете, что всё это — только потому, что я не хочу умирать? — заплакала она. — Вы думаете, что всё это — только потому, что я не хочу быть выброшенной в Прерии?

— Да!

— Нет. Нет!

— Разве нет? — спросил он.

— Нет! — крикнула она сквозь слёзы.

— Говори, — приказал Сэйбар со злостью в голосе. — Ты начинаешь меня утомлять.

— Но я — рабыня, — испуганно сказала она, и умоляюще посмотрела на меня, словно прося помощи.

— Это значит, что Ты, жалкая порабощенная девка, должна говорить правду, — объяснил я.

Она опустила голову и дёрнулась в своих путах.

— Я что, должен повторить приказ? — нетерпеливо поинтересовался Сэйбар.

Она подняла голову, и плача сказала:

— Я — рабыня, и я должна говорить правду. Простите меня. Я прошу Вас. Простите мне. Избейте меня, если Вы хотите.

— Да?

— Я хочу вашего прикосновения, — призналась она. — Я прошу этого!

— Бесстыдная рабыня, — проворчал он.

— Но ведь рабыня может, и должна быть таковой, — улыбнулась она.

Он молчал и пристально смотрел на стоящую перед ним женщину.

— Вот уже два года, как я хочу быть вашей рабыней, быть покорной вашим желаниям, принадлежать вам, и если Вы пожелаете, терпеть вашу плеть.

— Лживая рабыня, — раздраженно сказал Сэйбар.

— Я хочу повиноваться вам, — сказала она.

— Лживая рабыня!

— Я люблю Вас, — вдруг заявила она.

— Лгунья!

— Увы, как я могу убедить Вас?

— Ты не сможешь! — крикнул он.