Наталия Осояну - Звёздный огонь

Мир завертелся вокруг. Собственный голос она услышала будто со стороны:

— Ваше Величество… простите, я не могу поприветствовать вас должным образом. Не умею… не обучена…

Надо же, ещё остались силы говорить.

— Это поправимо, — ответил Аматейн миролюбивым тоном. На его серебряной маске мерцали отблески света — танцевали, будто живые, и Эсме зажмурилась, потому что их танец завораживал, лишал воли. «Ещё немного, — поняла она, — и я забуду собственное имя, если он прикажет». Нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом… на чем?! Проклятая маска отпечаталась на внутренней стороне век, от неё невозможно было скрыться, поэтому Эсме поступила иначе: посмотрела прямо в глаза Капитану-Императору.

Льдисто-голубые, прозрачные, они были ей хорошо знакомы.

Как и его голос.

Как и волевые, жесткие черты лица, довольно точно повторенные в серебре.

Нет, он вовсе не был болен, но это лицо не могло быть лицом магуса, потому что магусы не стареют…

— Нет… — выдохнула Эсме, ощущая прикосновение холодного ужаса. Ужас был подобен непроницаемо черной воде, которая начала заполнять комнату, подымаясь всё выше и выше. Их взгляды — её и Аматейна — как будто сплавились между собой, и теперь собственные глаза стали для целительницы двумя ранами, сквозь которые уходила жизненная сила, двумя пробоинами в корпусе корабля, давшими путь смертоносной ледяной воде. Картины из прошлого вихрем проносились перед её внутренним зрением, пока весь последний год не сошелся на лице, увиденном всего лишь раз — лице, которое сейчас было скрыто под бесстрастной серебряной маской.

Черная вода поднялась до горла, и Эсме даже не хватило сил, чтобы закричать от страха.

— Да, — сказал Аматейн Эгретта и отвернулся, проявив неожиданное милосердие. А ведь мог бы выпить её до дна… — Да. Вижу, ты многое поняла. Не стоит торопиться, пройдет совсем немного времени — поймешь всё остальное. А пока отдыхай, моя маленькая птичка!..

… — Нету у него татуировки. Если и была, то вся вышла — сгорела. Видал, какой ожог на спине? Ему, считай, ихняя целительница шкуру заново нарастила. Вроде и жутковато смотрится, но я не знаю никого другого, кто вообще сумел бы справиться с такой раной!

— Недаром, значит, Его Величество сразу же забрал эту девчонку к себе.

— Ага. Если она и впрямь его исцелит… то умрет богатой, хе-хе. Давай, тяни!

Заскрипел ворот, цепи натянулись и Хагену пришлось встать, иначе его плечи просто выдернуло бы из суставов. Боль, уже ставшая привычной, волной прошла по телу, ненадолго задержалась под ребрами с правой стороны и радостно вцепилась в пальцы — изломанные, опухшие. Он не сдержался, застонал, вызвав у невидимых тюремщиков веселый смех.

— Что, не нравится? — сказал первый — тот самый, который увлеченно рассуждал о несуществующей татуировке Феникса и о целительстве. — Ничего, Пламенный, терпеть тебе осталось недолго. Недели две…

— Почему две? — перебил другой. — Его величество такого почетного гостя раньше чем через месяц никуда не отпустит, хе-хе. Не так уж часто сюда небесные дети попадают, да ещё и фениксы… эй, а у тебя и впрямь глаза разного цвета?

— Сними повязку — сам увидишь, — хрипло проговорил Хаген. Распухший язык еле-еле ворочался во рту, каждый звук отзывался болью в разбитых губах. — Что, страшно?

— Хитрый ты… — ответил тюремщик. — Я жить хочу.

Он размахнулся и ударил пленника под колени. Цепи не дали Хагену упасть, но ощущение было такое, будто его руки от плеч до кончиков пальцев угодили в раскаленную печь. Пересмешник до крови прикусил губы: нет, он не доставит этим двоим удовольствия, не покажет всей глубины своего страдания!

«Заступница, я и трех дней не выдержу — что уж говорить о месяце…»

— Вот не окажись ты Фениксом, — продолжал между тем разглагольствовать его мучитель, — все было бы проще. Так, Берто? Сюда пришел бы какой-нибудь щупач и быстренько прочитал бы в твоей башке всё, что нужно Его Величеству. Следом за щупачом прислали бы целителя — надо же подлатать заключенного перед тем, как отправлять его на казнь!

— Такой расклад для всех годится, — вновь подал голос первый тюремщик — Берто, — но только не для фениксов. Мы-то люди простые, но лорд Рейго все очень толково объяснил — дескать, кто к Пламенному в голову полезет без спроса, тот будет до конца дней под себя делать и лепетать бессвязно, как младенец. Что щупач, что целитель — всё одно…

— Короче, придется тебя на плаху нести по частям! — подытожил второй. — Но мы привычные, справимся.

— А всё-таки жаль, — вздохнул Берто. — Не увидим мы с тобой огненных фокусов. Говорят, фениксы в этом деле знали толк!

— Увидите, — прохрипел Хаген. — Обещаю…

…капитан придет. Он придет. Обязательно придет.

Это заклинание спасало пересмешника в те мгновения, когда выступали слезы на глазах и хотелось выть, скулить, молить о пощаде. Он заставил себя свыкнуться с болью и с темнотой, и ещё — не думать о том, что если Крейн не спас своего двойника до сих пор, то и вовсе не сумеет спасти, потому что он в Аламеде, во владениях Аматейна. Хаген знал, что невозможное иногда случается — ведь удалось же убийце пробраться в Сады иллюзий, самое безопасное место в мире! — поэтому продолжал твердить одно и то же, словно заведенный.

Крейн придет.

Быть может, он бросил бы оборотня, но люди Аматейна схватили Эсме и, кажется, крылан тоже попался. Да, Капитану-Императору есть, чем гордиться: он вновь нанес удар семейству Фейра, причем удар по-настоящему сокрушительный. Ему, конечно, помогли — знать бы, кто? «Я найду тебя, — думал Хаген, и это тоже помогало. — Болтливая тварь, предатель. Найду и укорочу твой длинный язык!»

Капитан придет. Надо лишь потерпеть…

… — Вы идиоты, — сказал знакомый голос. — Разве можно так обращаться с главой рода, с лордом? Пошли вон.

— Да, Ваше Величество, — униженно пробормотали Берто и второй тюремщик.

Хаген понял, что некоторое время пробыл без сознания и не услышал, как на сцене появилось новое действующее лицо. Боль немного отпустила, но взамен пришли дурнота и внезапный страх: Капитан-Император здесь.

Крейн, наверное, опоздал…

Ненадолго наступила тишина, нарушаемая лишь еле ощутимым отзвуком дыхания — должно быть, Аматейн стоял в нескольких шагах от своего пленника и любовался зрелищем — поверженный враг, измученный пытками, бессильно повис на цепях. Хаген попытался поднять голову, выпрямить спину, но это привело лишь к новой волне невыносимой боли. Он стиснул зубы и каким-то чудом сумел не застонать.