Татьяна Шуран - Матка

— Трудно представить… И ты действительно видел этих монстров?

— Да, видел, и даже работал над синтезированием новой формы. Правда, непонятно пока, пустят ли ее в производство. Экспериментальные образцы должны пройти испытания.

— А сколько примерно типов монстров уже существует?

— Да перестань ты их монстрами называть! Это милейшие существа, по-своему очень мудрые. Ты бы видел одних только снежных слонов! Это помесь слона и белого медведя. Приспособлена для наших северных краев. У них такая длинная, мягкая белая шерсть почти до земли — настоящий громадный валенок, и медвежья башка с бивнями… Во лбу — выпуклый голубой третий глаз размером с блюдце, который всегда бодрствует и видит будущее. Медлительные такие, задумчивые — посидишь в питомнике полчаса, и кажется, уже стал философом. Хоть стихи сочиняй о звездах в человеческой душе и нравственном законе на небесах… ой, или наоборот… забыл. Какой-то мыслитель на эту тему выражался.

— Ну, не знаю… я лично других тварей видел… Какое-то змеиное логово. Змеи с несколькими головами, змеи с крыльями, рогатые змеи…

— Ты видел гидр. С рептилиями есть эксперименты и поинтереснее — люди-ящеры. Верхняя часть тела в основном как человеческая, только покрыта чешуей, нижняя — примерно как у крокодила, а голова от хамелеона. Глаза вращаются независимо друг от друга в разные стороны. Язык выбрасывается на расстояние в два раза больше длины тела и ловит зазевавшихся теплокровных. Плюс мимикрия — залюбуешься. Но они очень флегматичные и расчетливые, к тому же не разговаривают… А экзотических зверей у хирургов — целый геральдический сад. Собаки с несколькими головами и крыльями, существа, целиком покрытые роговыми щитками вроде панциря… но сами типа кабанов… крылатые львы, пегасы, единороги… вообще начинаешь задумываться, что на самом деле было раньше: такие вот создания или их мифические образы. Может, в начале времен тоже кто-то проводил эксперименты… Но есть и оригинальные находки. Например, один громадный паук с головой льва.

— Милейшее создание, надо полагать…

— Мохнатый такой, рыженький. В прошлом начальник частного охранного предприятия, а теперь предпочитает прятаться в углу. Но он еще глупый, сырой.

— А что это за полуптица, которая засветилась у Бели на плече?

— Это сирена Сиенна. Они с Белей дружат. Беля любит петь, и сирена тоже. Только никакой человеческий голос никогда не сравнится с голосом сирены. У нее особые голосовые связки, и устройство черепа другое. Голос резонирует, как под куполом, получается своеобразный акустический эффект.

— Н-да… интересные опыты.

— Ты еще не всех врачей видел. Ты что думаешь? Они наиболее удачные находки и себе вживляют. Третий глаз, крылья, жабры…

— Так тот хирург таки вытащил из руки каменную нить?

— Вытащил. Кстати, Ростопчин сестру свою в госпитале оставил. Правильное решение. Сделать операцию на мозге они сейчас, конечно, не смогут, но уход обеспечат грамотный, а то наши постоянные переезды и здоровый-то не всякий выдержит. Я уж не надеялся, что он решится кому-то ее препоручить. Он и сам рвался остаться, учиться на хирурга, но его даже на порог не пустили. Говорят, у тебя руки ударника по голове.

— А тебя-то как приняли?

— Не без эксцессов… Ведь Беля меня особо не мурыжила, так что я только от других ужастики слышал, а сам привык быть на особом счету. Она, видимо, так и предполагала передать меня хирургам на перевоспитание. Так вот, пригласил меня один, с виду добродушный такой, и говорит: вам, молодой человек, сначала самому надо плечо подлечить. Я думаю: откуда знает? Но, действительно, был у меня, еще в студенческие годы, вывих лопатки, и с тех пор плечо ныло иногда, но я так привык, что и не замечал уже. Думаю: безделица какая-то, но соглашаюсь. Садимся мы у него в кабинете, он так рассеянно меня за жизнь расспрашивает и пишет что-то — вроде как медицинскую карту заполняет. А они ведь все гипнотизеры. Короче, я и не заметил, как он встал напротив меня и стальным голосом начал сыпать даты, имена какие-то… в общем, набор, казалось бы, ничего не значащих формальных сведений. И тут я такое начал вспоминать… Всю свою жизнь все равно что заново прожил. Как будто мне картотеку предъявили, где каждое событие сохранилось в объективном, однозначном виде, а не так, как мне в данный момент хочется или не хочется воображать. Но это только начало. В какой-то момент боль в плече стала просто невыносимой, и одновременно я вспомнил похороны сестры. Она под трамвай попала, когда мне было двенадцать лет. Я тогда, кажется, и не переживал особенно, только было странное чувство, как будто оцепенело во мне что-то, а тут со мной просто началась истерика. Ни одного случая в жизни не помню, чтобы так колбасило. И вспоминается вдруг совершенно другой случай: как мы с сестрой поссорились, я ее толкнул, а она упала, и мне стыдно стало — вроде как я старший и мог бы ее защищать, а я наоборот. И как будто я получаюсь в ответе за ее смерть, что мог удержать ее, ну, той самой рукой, которой толкнул, — не знаю, как иначе объяснить. Мне до сих пор жутко, когда я этот сеанс психотерапии вспоминаю. В конце концов у меня полностью отнялась вся левая сторона тела. А хирург говорит:

— Ты до сих пор держишь ее, не даешь уйти. — Я ору:

— Да как я могу ее держать, умер человек, ничего не поделаешь уже! — А он:

— Нет, ты должен дать свое согласие. Ты должен добровольно согласиться, чтобы ее задавил трамвай. — Я ору:

— Да при чем тут мое согласие?! Если б это от меня зависело! — А он:

— Зависит. Ты не соглашаешься, не отпускаешь. И потому живешь только наполовину. Если ты не решишь сейчас, то останешься парализованным на всю жизнь.

И тут я понимаю, что, логично получается или нет, а он совершенно отчетливо прав. Короче, душеспасение в действии. Вообще я раньше слышал о чем-то подобном, но считал, что это скорее самовнушение для впечатлительных, а в реале оказалось — как вскрытие заживо. Я чувствую, что не могу слов произнести, которые он требует — казалось бы, скажи и все, но таким непреодолимым стало ощущение беспомощности перед смертью, которое тогда, давно возникло… словно отдельное живое существо, которое борется со мной, чтобы я его признал. И как только мне это пришло на ум — ну, что мои страдания, это не я, и не весь мир, а как будто отдельная самостоятельная сила, — мне вдруг отчетливо представилось, что стоит передо мной труп маленькой девочки — как будто пародия на сестру и все мои переживания… И я сказал:

— Уходи.

Тут хирург как саданет мне со всего размаха под лопатку. Я чувствую — вздохнуть не могу, и отключился. А когда очнулся, хирург говорит: