Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Сам двор теперь напоминал обширную конюшню, от фырканья лошадей уши закладывало. То, что Белозеро, больше похожее на деревню, нежели город, может дать воинству столько гривастых, крайне удивило Розмича.

Для Розмича с Ловчаном тоже нашлось по лошадке — неказистая гнедая и бурая с остриженной гривой. И сёдла дали — потёртые.

Поклажи у алодьских дружинников не было никакой, так что в чересседельных сумах оказались только фляги с водой и запас зерна для лошадей. И щитами лошади алодьских тоже обременены не были, правда, везенья своего не поняли — бурая сразу же куснула Ловчана, а гнедая попыталась лягнуть Розмича.

Не успели обуздать лошадок, как из толпы дружинников вынырнул кульдей. С улыбкой, достойной лягушачьего царевича, приблизился к друзьям.

— Нам в хвосте ехать велено, — сообщил он.

Ясное дело — иначе и быть не могло, но Ловчан погрустнел и скривился.

Всё время добровольного заточения он пытался вообразить, каким будет поход. Ведь белозёрские дружинники их за людей не считают и сам князь за преступников держит.

Пока всё выглядело просто и унизительно — отправили в хвост отряда, чтобы глаза не мозолили, и показали заодно, что нисколько алодьских «головорезов» не опасаются. Что будет дальше — неизвестно, но хорошего Ловчан не ждал. Мысленно приготовился к подначкам и оплеухам.

Его ожидания оправдались почти сразу — к ним приближался воевода. Наглый и вальяжный, как обожравшийся домашний хорь. Неприязни Дербыш не скрывал, зато, судя по одежде, в путешествие не собирался.

«Видать, Полат его за старшего оставил», — зло подумал Ловчан. На мгновенье представил, каково будет городу под рукой Дербыша, и оскалился. Что ж, воевода-самодур — это меньшее зло, коего заслуживает Белозеро.

Он уже говорил Розмичу, что город этот не иначе как проклят. Древний владетель сих мест — князь Вандал, которым друг давеча восхищался, слишком много крови пролил, слишком много жизней искалечил. Князя ненавидели тысячи людей, а подобная ненависть не проходит бесследно, ложится проклятьем и на самого человека, и на его владенья.

Мысли Ловчана оборвал подошедший таки Дербыш:

— Уже покидаете нас?

Ему ответили злющие взгляды алодьских дружинников и снисходительная улыбка кульдея.

— Ну, — продолжал воевода не без издёвки, — не серчайте, ежели что не так. Ежели обидели чем невольно.

— Велес даст — свидимся ещё! — пообещал Ловчан.

Дербыш развёл руками, будто дразня: вот он я, смотрите! Открыт для всех ударов, стоит только мечом махнуть, и всё! У Ловчана даже руки зачесались, но он всё же убил в себе опасные мысли. А бросив косой взгляд на Розмича, остолбенел.

Меч ещё в ножнах, но ладонь крепко сжимает рукоять. Лицо пошло злыми пятнами, на щеках вздулись желваки, в глазах — безумие. Если бы не кульдей, вцепившийся в Розмича мёртвой хваткой, тот бы уже утопил воеводу в крови.

— Успокойся! — громко шептал священник. — Не смей!

Тут уж и Ловчану пришлось совершить немыслимое — встать на защиту обидчика. Он загородил собой Дербыша, но понимал, что в безумии Розмич может не отличить своего от чужого.

— Уходи отсюда! — прорычал Ловчан воеводе. — Изыди!

А позади него кульдей Ултен продолжал уговаривать Розмича:

— Не надо! Нельзя! Ты разве не понимаешь, что он просто дразнит? Если обнажишь оружие, тебя зарежут, как бешеного пса!

— Я ему горло перегрызу! — хрипел Розмич в ответ.

— Нельзя! — повторил кульдей шёпотом. — Ты должен выжить! Должен дойти до Новгорода! Рассказать князю Олегу обо всех бесчинствах, увиденных в этой земле! Только он сможет покарать! А если не узнает, зло останется безнаказанным!

Кажется, только это Розмича и остановило.

Дербыш и вправду убрался. Увы, не столь резво, как хотелось — до последнего строил из себя важного и всемогущего. Хотя в глазах воеводы гнездился страх.

Вскоре, повинуясь приказу походного рога, дружинники вскочили в сёдла. Скрипнула дверь. На порог терема вышел Полат. Он перестал быть тем обычным мужчиной в простой рубахе и незатейливых сапогах, каким впервые явился Розмичу. В это утро пред дружиною стоял именно князь. Величественный, гордый, одетый в золото и серебро. Даже кожаный доспех был покрыт серебряным тиснением — невиданная, удивительная штука.

Следом появилась княгиня Сула и мальчишка лет пяти. Оба в торжественных одеждах. Даже пацан. Женщина ненароком смахивала слёзы.

Полат взлохматил мальчонке волосы, слегка поклонился жене. Тут же вскочил на подведённую к самому крыльцу лошадь, скомандовал зычно:

— В путь!

Воины дождались, когда князь выедет вперёд отряда, и тоже тронули поводья.

У ворот княжеского двора собралось едва ли не всё Белозеро. Цветов под копыта не бросали, но ахали и охали на всю округу. Лошади шли шагом, дозволяя народу полюбоваться на своего владыку и отважных мужчин, его сопровождающих.

Розмич по привычке обвёл толпу взглядом и тут же отвернулся — в первом ряду стоял Жедан и как ни в чём не бывало улыбался происходящему.

«Нет, — мысленно рассудил алодьский дружинник. — Этому купцу с совестью договариваться не приходится. У него её попросту нет».

Едва успел подумать, как невесть откуда появилась Затея. Девушка бросилась прямиком к Розмичу, вцепилась в ногу. В синих глазах застыло отчаянье.

Дружинник не знал, как быть, что делать, что говорить. Он даже лошадь остановить не догадался. Просто смотрел на семенящую рядом девицу и глазам не верил.

На шее купеческой племянницы, поверх одёжек и бус, блестел и переливался начищенный медный крест.

«Опять христьянкой стала? — удивился Розмич. — И когда успела?! А как же обещание, данное Жеданом? Зарекался, свинтус, бороться с чужеземной заразой, а сам… родной племяннице позволил».

Впрочем, ничего удивительного. Цена Жеданова слова уже ясна. Тот, кто способен предать людей, с которыми делил хлеб, и любые клятвы предаст, не стесняясь.

— Розмич! — наконец заговорила девица. — Розмич!

Воин отвернулся, не в силах смотреть. Предательство Затеи ранило больней всего, но любовь никуда не делась. Пока.

Может быть, время залечит нанесённую рану и от неуместного чувства избавит. Сейчас же душа дружинника переворачивалась и истекала кровью. Страсть эта, что ни говори, штука злая — и козу полюбишь. Такая любовь хуже иного яда.

— Розмич! — вновь позвала Затея.

Меченый горько усмехнулся, понимая, что даже если она прямо сейчас, при всех, признается в своей лжи, он не простит. И жить с ней не сможет, как бы ни любил.