Екатерина Казакова - Пленники Раздора

Девка же вцепилась в шерсть волколака, начала трясти, звать хриплым прерывистым шепотом:

— Светел, Светел… я же чуть не успела! Хвостик!

Страшно и больно было глядеть на её отчаянную скорбь.

Лишь когда тонкие пальцы провалились в остывшую уже ножевую рану, Светла смолкла. И долго — долго разглядывала черную от крови ладонь. А потом разом словно угасла. Легла рядом с остывшей тушей, прижалась щекой к впалому волчьему боку, и закрыла глаза.

Она уже не плакала, когда её подняли. Не лопотала, когда отнесли и уложили на одну из телег. Не отзывалась, когда окликали по имени, когда тормошили. Смотрела перед собой и молчала. Словно оцепенела.

— Светла, — тихо звал Донатос. — Светла…

Девушка безмолвствовала. И не было больше в её глазах ни безумия, ни слез, ни переливчатых разноцветных искр. Только пустота.

Клесха, крепко схваченного повязками, бледного до синевы, но живого и злющего устроили в одном из возков. Главе рассказывали о потерях.

Волкам удалось разорвать трёх лошадей и четвертую спугнуть в чащу. Две телеги сгорели, третья была перевернута и разломана. Раненых сочли много — человек пятнадцать, а то и больше, целители уже с ног сбились. Погибли семеро дружинных парней и двое ратоборцев — Гляд и Сней. Стало быть, остались Печища с Любянами без воев.

Скорбные перечисления прервал неожиданный взрыв хохота, несущийся от дальних телег. Парни, стоявшие там, заходились от души и по мере того, как к ним подступались выяснить причину внезапного веселья, число безудержно хохочущих только возрастало.

Клесх приказал себя посадить, чтобы понять, чего такого приключилось в той стороне обоза, где уже в несколько десяток глоток заходились обережники.

— Да раздайтесь вы в стороны, кони! — рявкнул Любор, который, как наседка квохтал над Главой, боясь позволить ему лишнее движение.

Когда же смеющиеся расступились, взору открылся скрюченный Ильд.

Одной рукой старый целитель держался за простреленную поясницу, а другой сжимал выдернутый из борта телеги деревянный дрын, на который теперь опирался, словно на клюку.

Как у тщедушного креффа хватило сил выворотить такую орясину — осталось загадкой. Однако, совершив сей подвиг, Ильд двинуться дальше в своём удальстве уже не смог. И застыл в стойке бабы, дёргающей репу. Так он простоял до самого окончания битвы, покуда не хватились. Как старого обережника не задрали волки или свои же не подбодрили в суматохе случайной стрелой в зад — поди пойми.

— Что ж вы ржете, как жеребцы, — стонал Ильд, сам едва сдерживаясь от смеха. — Я ж молодших защищал.

Под раскаты безудержного хохота лекаря донесли до ближайшей телеги, где передали на попечение сбившегося уже с ног Ихтора.

— А Руста где? Дарен? — спрашивал тем временем Клесх.

От смеха рана у него раскрылась, и повязка теперь набрякла от крови.

— Дарен сгиб. Руста тоже, — угрюмо известил Елец. — Когда оборотень на обоз с целителями вспрыгнул, Ильда‑то скрючило, а Руста выучей расшвырял и с волком сцепился. Я поздно подоспел, тот ему уже горло разорвал.

— Кровососы что? — морщась от боли, продолжал выяснять Глава.

— Кровососы волков, как уговаривались, встретили, — ответил подошедший Озбра. — Они им гать досками с гвоздями набитыми вымостили. Доски‑то небольшие, меньше аршина, но положены через раз. Кто на одну не напоролся, на другую налетел. Оставшихся Звановы же рогатинами и добили. Я когда на гать ступил, там уж отвоевались. Зван только сказал, мол, мы с вами по чести и вы, дескать, от уговора не отказывайтесь. Ну и в чащу утекли, как не было их.

— А Тамир где? — внезапно вспомнил Клесх. — Видел его кто?

…Тамира нашли в стороне от гати за обломкам перевернутой телеги. Он лежал вниз лицом. Сперва подумали — мёртвый. Но перевернули — дышит. Ихтор щупал парня, пытаясь понять, чего с ним стряслось. Ран на теле никаких не было, только порез на запястье. Даже защитная реза на груди затянулась, превратившись в белый шрам.

— Парень будто не в себе, — разводил руками лекарь. — Никого не узнает и не помнит ничего, только спать клонится. Пока в телеге лежит. Ребята его Даром пользуют. Ледяной весь, как покойник, но вроде не при смерти… Бьерга его глядела. Говорит, нави нет и следа, но сам он, словно досуха выжат.

Вернулась Лесана, которой в общей суматохе забыли хватиться. Шла, пошатываясь, волоча на плече серого от страдания Люта. Зарёванная, всё лицо в бурых разводах, видать, как слёзы — сопли вытирала окровавленными руками — так и засохло. Подол рубахи оторван, и чёрная полоска ткани стягивала глаза оборотня.

— Живой никак? — спросил безо всякого удивления Клесх.

— Да тебя, как я погляжу, тоже ничего не берёт, — усмехнулся Лют, вытягиваясь рядом на соломе.

Утро разгоралось медленно. Небо из серого сделалось сиреневым, потом розовым… А когда взошло солнце, измученные ратоборцы завалились по телегам спать, оставив дневные хлопоты на целителей, колдунов и ребят из дружин, которыми бойко распоряжался Уруп. Те до вечера сваливали туши оборотней в болото, расчищали поляну, стряпали обед, упокаивали погибших, лечили раны выжившим. И так всё это обыденно делалось, словно не кипела здесь несколько оборотов назад яростная сшибка, не гибли люди…

Он открыл глаза, не понимая, где находится, не помня, что произошло. Над ним склонилась обеспокоенная девушка.

— Тамир? — спросила она. — Тамир, ты слышишь меня?

Мужчина кивнул. Он её слышал.

Тонкая, неожиданно сильная рука скользнула ему под спину, помогая подняться. К губам приложили миску с пахнущим мёдом отваром.

Колдун сделал несколько глотков.

Вкусно. Он выпил всё и посмотрел на девушку, силясь вспомнить её имя. Она была худая, коротко стриженная, бледная. Казалась смутно знакомой.

— Ты… кто? — спросил, наконец, обережник.

— Лесана, — ответила она. — Ты меня не узнал?

Он покачал головой. Узнал. Имя не помнил только.

— Поспи, — сказала она.

И мужчина послушно сделал, как просили.

В следующий раз, когда он проснулся, Лесана покормила его теплым хлёбовом. Тамир чувствовал, что силы возвращаются, а вместе с ними медленно и неохотно возвращалась память.

— Серого поймали? — спросил колдун, припоминая, что вроде как именно для этого и пускались в путь.

— Поймали, — ответила она.

Он удовлетворённо кивнул и сел. Внутри было пусто — пусто. Ни радости, ни сожаления. Равнодушие. Глухое и гулкое. Поглядел в сторону. Увидел на соседней телеге девушку со спутанными волосами, в которые были вплетены перышки и нитки. Девушка сидела, привалившись спиной к бортику, и смотрела перед собой. Голову ей щупал целитель с изуродованным лицом. Сам бледный, как навь, чуть живой.