Филип Пулман - Янтарный телескоп

— Мы закроем их все, — ответила Ксафания, — потому что иначе вы убьете на поиски такого окна всю жизнь, а это будет пустая трата отпущенного вам времени. В ваших мирах вас ждет гораздо более важная и нужная работа. И вы больше не будете путешествовать за их пределы.

— И какая же работа ждет меня? — спросил Уилл, но тут же добавил: — Нет, пожалуй, лучше не говорите. Я сам решу, что мне делать. Если вы скажете, что мое дело сражаться, или исцелять людей, или заниматься наукой, я стану все время об этом думать и даже если потом займусь именно этим, то буду недоволен, потому что у меня вроде как не было выбора, а если займусь другим, то буду чувствовать себя виноватым, потому что делаю не то, что должен. Какая бы работа меня ни ждала, я выберу ее сам, без подсказки.

— Значит, ты уже на пути к мудрости, — сказала Ксафания.

— Там, в море, что-то светится, — вмешалась Лира.

— Это корабль — твои друзья плывут сюда, чтобы забрать тебя домой. Завтра ты с ними встретишься.

Слово «завтра» ошеломило обоих, как тяжкий удар. Еще совсем недавно Лира только обрадовалась бы скорой встрече с Фардером Корамом, Джоном Фаа и Серафиной Пеккала — но теперь…

— Мне пора, — сказала Ксафания. — Я выяснила то, что хотела.

Она по очереди обняла их легкими, прохладными руками и поцеловала в лоб. Потом наклонилась, чтобы поцеловать деймонов; они стали птицами и вспорхнули вслед за ней, когда она распростерла крылья и быстро взлетела в небо. Всего через несколько секунд она скрылась из виду.

Внезапно Лира охнула.

— Ты что? — спросил Уилл.

— Я забыла спросить ее про отца с матерью… и алетиометр тоже не могу спросить… А вдруг я теперь никогда про них не узнаю?

Она медленно опустилась на песок, и он сел рядом.

— Ах, Уилл, — сказала она, — ну что мы можем поделать, что? Я хочу жить с тобой всегда. Хочу целовать тебя, и ложиться с тобой, и вставать с тобой вместе каждое утро, всю жизнь, до самой смерти — а до нее, наверно, еще долгие, долгие годы. Я не хочу, чтобы мне осталось только вспоминать, и ничего больше…

— Да, — сказал он, — вспоминать — это слишком мало. Мне нужны твои настоящие волосы, губы, и глаза, и руки. Я и не знал, что полюблю когда-нибудь так сильно. Вот было бы хорошо, если бы эта ночь никогда не кончилась! Если бы мы могли сидеть здесь, как сейчас, а земля перестала бы вертеться и все люди заснули…

— Все, кроме нас! А мы с тобой жили бы тут вечно и любили друг друга.

— Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда я выберусь из страны мертвых, мои атомы будут летать везде, пока не отыщут тебя…

— И я буду искать тебя, Уилл, — каждую минуту, каждую секунду. А когда мы снова встретимся, то прижмемся друг к другу так сильно, что нас больше никто никогда не разлучит. Каждый мой атом и каждый твой… Мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах… и в облаках, и в тех маленьких пылинках, которые плавают в солнечных лучах… А когда наши атомы понадобятся, чтобы создать новую жизнь, нельзя будет брать их по одному — только по два, один твой и один мой, так крепко мы соединимся…

Они лежали бок о бок, рука об руку, глядя в небо.

— Помнишь, — прошептала она, — помнишь, как ты пришел в то кафе в Читтагацце и первый раз в жизни увидел деймона?

— Я не понял, кто он такой. Но когда увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.

— Нет, ты мне понравился первый.

— Неправда! Ты на меня бросилась!

— Ну да, — сказала она. — Ты же на меня напал!

— Вовсе я не нападал! Это ты выскочила и напала.

— Да, но сразу остановилась.

— Вот именно, «но», — ласково передразнил он.

Он почувствовал, как она дрожит, а потом хрупкие косточки ее спины под его ладонью стали подниматься и опускаться: она плакала. Он гладил ее теплые волосы, ее нежные плечи, снова и снова целовал ее лицо, и вскоре она судорожно вздохнула и затихла.

Деймоны уже вернулись и, снова переменив облик, приблизились к ним по мягкому песку. Лира села, чтобы встретить их, и Уилл подивился тому, как легко он может определить, где чей деймон, в кого бы они ни превращались. Сейчас Пантелеймон был зверем, которого он не мог сразу опознать: что-то вроде крупного и сильного хорька с золотисто-рыжим мехом, гибкого, подвижного и грациозного. Кирджава снова стала кошкой, но не обычного размера, а шерсть у нее была густая, блестящая и играла тысячью разных оттенков — тут был и чернильно-черный, и палево-серый, и голубой, как бездонное озеро в солнечный день, и дымчато-лиловый, как у пронизанного лунным светом тумана… При одном взгляде на ее мех в уме сразу всплывало слово «изысканный».

— Куница. — Он наконец сообразил, в кого превратился Пантелеймон. — Лесная куница.

— Пан, — сказала Лира, когда ее деймон скользнул к ней на колени, — ты уже не будешь сильно меняться?

— Нет, — ответил он.

— Странно… Помнишь, когда мы были маленькие, я вообще не хотела, чтобы ты когда-нибудь перестал меняться… А теперь наоборот. Если ты останешься таким, я буду не против.

Уилл накрыл ее руку своей. Им овладело новое настроение, и он чувствовал спокойствие и решимость. Точно зная, что он делает и к чему это приведет, он снял руку с Лириного запястья и погладил золотисто-рыжий мех ее деймона.

У Лиры захватило дух. Но ее изумление было смешано с удовольствием, очень похожим на тот восторг, с которым она поднесла к губам Уилла тот красный плод, и она не нашла в себе сил протестовать. С отчаянно бьющимся сердцем она ответила тем же: опустила ладонь на теплую, шелковистую спину деймона Уилла и зарылась пальцами в его мех, зная, что Уилл сейчас испытывает в точности те же чувства.

И еще она знала, что после прикосновения руки влюбленного ни тот, ни другой деймон уже не изменятся. Они приняли свой окончательный вид и останутся такими на всю жизнь.

Так они лежали на песке и гадали, было ли это чудесное открытие сделано до них другими влюбленными, а земля медленно вращалась, и на небосводе над ними сияли луна и звезды.

Глава тридцать восьмая

Ботанический сад

Цыгане приплыли на следующий день, когда солнце уже клонилось к горизонту. Поскольку гавани у мулефа, конечно, не было, им пришлось стать на якорь в сотне-другой метров от берега; потом Джон Фаа, Фардер Корам и капитан сели в баркас и отправились на материк вместе с Серафиной Пеккала, указывающей им путь.

Мэри рассказала о них мулефа все, что знала, и когда цыгане ступили на широкий пляж, там собралась целая толпа любопытных. Разумеется, новоприбывших тоже снедало любопытство, но Джон Фаа, повелитель западных цыган, за свою долгую жизнь научился вежливости и терпению и был твердо намерен проследить за тем, чтобы здешние жители, как бы странно они ни выглядели, встретили с их стороны только уважение и дружелюбие.