Генри Олди - Приют героев

В роще над озером звенели цикады. Раньше их не было слышно, а сейчас словно невидимый дирижер вышел к оркестру, постучал палочкой о пюпитр с нотами и взмахнул руками: начали! Легкий ветер нес аромат хвои, диких лилий, слабой прели. Ветер собирал все это богатство в ладонях и увлекал над озером к Майорату, где до сих пор стоял игрушечный замок, высился балкон и остывал в ночи булыжник двора, на котором умерла Хендрика Землич. Принцесса на бобах, тебя украл, сожрал и переварил дракон времени, змей сплетен, оставив в людской памяти смехотворное чудо-чудовище – вот он, автор «Максим» и «Завета», магистр нелепого ордена, фаворит взбалмошного, глуповатого, эксцентричного герцога…

– Позже, еще до того, как окончательно рассориться, я спрашивал отца: что он сделал, повинуясь приказу Губерта? Ведь спасти Хендрику не смог бы самый гениальный медикус! Да и сделанное отцом нельзя назвать спасением… "Я сделал омфалос," – неизменно отвечал Бруно Клофелинг. Он лгал, верней, говорил не всю правду: создать омфалос, пуповину личности – каморку с тремя старушечками, как называла его Хендрика – не под силу магу. Думаю, тут сыграла роль врожденная способность самой Хендрики к магосемантике…

Рыба плеснула у берега.

Старик замолчал, вслушиваясь: поздний рыболов, чья память переполнена воспоминаниями о былых удачах и неудачах, и новый улов вряд ли что-то прибавит к сокровищнице.

– Умирая, она начала проваливаться в собственный омфалос, сводить гибнущую личность к точке, где рождение и смерть – еще бессмысленные, несуществующие понятия. Не спрашивайте, как она это делала: я не знаю. Действия гениев порой напоминают чудо. Это потом приходим мы, и разбираем чудо на части, объясняя, приспосабливая, превращая в обыденность… или не превращая. Точно так же я не знаю, что сделал мой отец для консервации омфалоса Хендрики Землич. Бруно Духовидец не уступал мне-сегодняшнему в мастерстве, хотя наше мастерство – разного рода. Могу лишь предполагать, что жизнь Хендрики была замкнута в кольцо. Раз за разом, запершись в омфалосе, в каморке с троицей древних прях, она двигалась от рождения к смерти, и снова, и опять, по кругу, как ходит дряхлая лошадь у ворота маслобойки…

– От рождения к смерти? – внезапно спросил Фернан Тэрц.

– Вы правы. Финальным порогом был момент консервации: до смерти, реальной смерти, как я полагаю, оставалось минут десять-двадцать. Можно замкнуть жизнь в кольцо – но только если в оправу кольца не вставлен черный алмаз: смерть. Вы должны помнить историю Аманды Ланивьер, Принцессы-Грёзы, которая таким образом провела больше года в гробу из зачарованного хрусталя…

– Да, я помню, – со странной интонацией ответил профос Надзора Семерых.

– Медальон, который Губерт Внезапный до конца своих дней носил на груди – омфалос Хендрики Землич. Однажды герцог проговорился, что хотел бы проспать весь отведенный ему срок. Потому что видит сны, где Хендрика жива: они вновь знакомятся в архивах университета, разговаривают, любят друг друга, основывают Орден Зари, счастливы… Да, разумеется, во снах возлюбленная герцога тоже умирала, но никогда не умирала до конца – все начиналось сначала. К этому времени я вдрызг разругался с отцом, изменив семейной традиции и поступив в Патрихскский университет. Меня интересовало некромальное родовспоможение. Надеюсь, вы понимаете, отчего…

Рыба плеснула еще раз, позволив гроссмейстеру оборвать фразу на полуслове.

– Вы привели в пример Принцессу-Грёзу, – Фернан Тэрц сел на песок, нимало не заботясь о сохранности одежды или опасности простыть. – Тогда вы должны знать, что псевдо-жизнь, замкнутая во внутреннее кольцо, нуждается в охранном коконе. Хрустальный гроб? – допустим. В случае с Грёзой мы имели не омфалос, а полноценное тело, и то – опоздай князь Элоиз на неделю-другую, вместо свадьбы он обустраивал бы похороны невесты… Что за кокон сохраняет омфалос Хендрики?!

– Это просто, как все гениальное, – печально усмехнулся гроссмейстер. – Вы в курсе, что медальон – Пуп Земли рыцарей-квесторов? Квинтэссенция деятельности Ордена Зари? Я бы добавил: объект поклонения…

Анри вздрогнула.

Вырезанный из бревна грубый болван, поставленный на попа, жалок и нелеп. Но проходят годы, десятилетия, века… Квалифицированный маг отлично знает, что такое – намоленный идол. Спящий до поры вулкан, готовый в любую минуту пролиться раскаленной лавой. И реальность вокруг бывшего болвана приобретает ряд дополнительных свойств, вызывающих содрогание у любого мантика.

– Да, милочка, – подвел итог Эфраим, от которого не укрылся испуг вигиллы. – Вы все поняли верно. Намоленность, виток за витком – вот что бережет омфалос великой семантиссы. Отец скончался двадцать три года тому назад; думаю, он был бы рад узнать, что его предположения блестяще подтвердились. Намоленность сохранила Хендрику Землич на срок больший, чем можно было надеяться.

– Вам не страшно, ваше чернокнижие?

– Страшно, милочка. Поэтому я и стребовал с квесторов, в качестве платы за услугу, доступ к реликвии. Хотел посмотреть, что случилось с омфалосом за это время. И уничтожить его, если понадобится, дав покой несчастной женщине.

– Ваш отец предполагал такой исход?

– Вряд ли. В первом завещании герцог Губерт велел похоронить медальон вместе с ним. Потом, говорят, он переписал завещание, хотя я не уверен, что это правда… Герцогиня Флора была женщиной мстительной. Она не знала, что кроется в медальоне мужа, но ревность изобретательна. Ее высочеству наверняка доставило удовольствие после смерти супруга передать медальон в полную собственность Ордена Зари. Святыня гулящего муженька, память о жалкой шлюхе – игрушка дураков и бездельников. Такой местью можно гордиться.

Осенняя муха вмешалась в разговор, деловито жужжа возле уха Анри. Это невпопад ожила фасцина, подсаженная барону. Тембр жужжания, низкий и басовитый, говорил о многом. Но выйти на прямой контакт? Обнаружить взаимную фасцинацию – разоблачить связь, куда более тесную, чем декларировалось вначале…

Служебные заботы казались сейчас мелкими и пустяковыми.

– Что с вами? – одновременно спросили Эфраим Клофелинг и Фернан Тэрц.

– Некисло ты племяша приложил, светлость, – уважительно хмыкнул Кош.

Он швырнул связанную сестру на пол рядом с бесчувственным Германом. Волчица выворачивалась едва ли не наизнанку, силясь освободиться от пут; по ее звериному телу бежала крупная рябь, как от ветра – по воде озера. Агнешка страстно желала превратиться, но мешали веревки, крепко стягивая лапы и пасть. Опровергая собственную фамилию, волчица выглядела крупной: весом и размерами со взрослую девицу.