Майкл Роэн - Кузница в Лесу

Что теперь? Кому она будет служить после того, как вернет свое оружие? Элоф обеими руками схватился за шлем. Он был в ужасе, но иного выхода не было. Если носящий его подумает о форме, то шлем скрывает его собственный облик…

Крылья, о которых он подумал, тоже были черными, но еще более широкими. По его телу пробежала крупная, почти болезненная дрожь, перед глазами снова сгустилась тьма, а когда зрение прояснилось, он уже парил вместе с ветром. Это было похоже на стремительную скачку с плащом, развевающимся за спиной, но теперь плащ был частью его существа, а скакуном — переплетения воздушных потоков. Как часто он видел огромных кондоров, паривших на головокружительной высоте, и страстно завидовал их свободе и безмятежности! Теперь небо принадлежало ему, и он упивался этим ощущением, на мгновение забыв все человеческие заботы. Но потом внизу над гаванью он увидел черного лебедя, кружившего с блестящим копьем, крепко стиснутым в лапах. С радостным криком он выпустил вперед собственные когтистые лапы, сложил крылья и спикировал на нее.

Она явно не ожидала нападения и ничего не видела, пока его тень не накрыла ее. Его хищные когти сгребли копье за древко и вырвали из ее лап, затем впились в основание лебединого крыла и неудержимо повлекли ее вниз. Сражаясь, они падали как единое целое, а копье стремительно уменьшалось и поблескивало, пока не исчезло со слабым всплеском в темных водах гавани. Крыло, сжатое в его когтях, судорожно дернулось и внезапно изменило свой облик. Что-то узкое и лоснящееся выскользнуло из его хватки и скользнуло в воду. Он был так поражен, что не успел замедлить свой полет; вода устремилась ему навстречу, серая, как камень, и лишь немногим менее твердая. В последнее паническое мгновение в его сознании возник образ, и он снова испытал приступ конвульсивной дрожи, словно жидкий огонь вдруг заструился в его жилах.

Зеленый сумрак распахнулся перед его глазами, и он увидел гладкий бок существа, нырнувшего вниз и теперь удалявшегося от него. Но его собственное тело теперь было длинным и гибким, и он устремился в погоню, выпуская из ноздрей струйки воздушных пузырьков. Эта форма была для него более естественной, более близкой по размеру; она вызывала воспоминания о том, как он сидел на прибрежных валунах в своем родном городке и наблюдал за играми морских выдр, нырявших и охотившихся на отмелях. Как выдры находили раковины, так и его глаза нашли копье — яркую точку на мглистом дне. Но над ним промелькнул силуэт, более крупный, чем тот, который вырвался из его когтей, подхватил копье и умчался со скоростью, недоступной даже для него. Силуэт был сам похож на копье или скорее на широкую головку арбалетного болта. Однако он не сомневался, что это Кара; ее бока блестели от крошечных пузырьков воздуха в шерсти точно так же, как кольчуга, которую она носила. Странно, что внешность могла сохраняться подобным образом — могла ли она сама узнать его в этом длинном туловище с притупленной округлой головой? Но он должен был остановить ее; она слишком быстро направлялась к поверхности воды. Он снова мысленно вернулся к дням своего детства и увидел стремительные силуэты, нарисованные черным и белым цветом на стенах городской ратуши…

На этот раз превращение причинило ему только боль и не доставило никакого удовольствия: оно было самым трудным из всех. Его мышцы свело судорогой, спина выгнулась, а в следующее мгновение он вдруг оказался на поверхности. Дыхание с шумом вырвалось из него под шум струящейся воды и с взрывчатой силой устремилось обратно как раз перед тем, как он нырнул вниз. Его зрение притупилось, но он по-прежнему мог видеть перед собой смутные очертания той, что убегала от него. Он заработал мощным хвостом, взбурлив воду фонтаном позади, и увидел, как выдра вынырнула на поверхность прямо перед ним. Кара тоже увидела его, изогнулась от ужаса и забила хвостом и задними лапами, между которыми блеснуло серебро. Она направлялась к отмели, но в этом облике у нее было не больше шансов оторваться от него, чем у человека — убежать от горного обвала. Он еще энергичнее устремился вперед, охваченный предвкушением близкого торжества, и обрушился на свою добычу. Его челюсти, усаженные острыми зубами, сомкнулись на древке копья и вырвали его; он ощутил, как оно гнется и трескается под их неодолимым нажимом и наконец переламывается пополам. Он выплюнул обломки и увидел, как они медленно опускаются на дно. Внезапно перед его глазами промелькнула тень — широкие черные крылья, — и он мощным рывком поднялся из воды в попытке ухватить ее на взлете, но лебедь уже кружил в воздухе, и он неуклюже шлепнулся обратно.

Теперь он даже не думал. Огненная судорога пробежала по его телу, и вот он уже оторвался от водной поверхности на собственных лебединых крыльях и заскользил к ней в прохладном утреннем воздухе. Поймет ли она? Поверит ли? Разными путями мы пришли к одной цели; то, что в твоей природе, я сделал своим благодаря моему мастерству. Мы с тобой похожи, ты и я!

Она могла улететь к морю — на север или даже на запад, в бескрайние просторы океана, но он оттеснил ее к берегу и обратно, к крыше дворца, откуда началась погоня. Она могла бороться и дальше — возвращалась ли она теперь по собственной воле или хотела снова перехитрить его? Они летели среди статуй, совсем близко друг за другом, и ветер холодил его влажные перья. Приземление было слишком быстрым: они неуклюже столкнулись и разлетелись в стороны. Но теперь Элоф уже был собой, запыхавшимся и ошеломленным, распластавшимся на крыше в нескольких шагах от Кары. Гортауэр лежал у кончиков его пальцев, как будто он просто упал на бегу и не испытал никаких странных и удивительных превращений. Но он чувствовал жжение от морской соли, высыхавшей на лице, а в небе уже разгорался новый рассвет.

Снизу все еще доносились звуки битвы. Охваченный гнетущим предчувствием, Элоф добрался до балюстрады и привалился к ней, ухватившись рукой для опоры за чью-то древнюю скульптурную мантию. Но когда он увидел, что происходит внизу, его сердце наполнилось ликованием, хотя площадь по-прежнему была местом кровавой резни. На его глазах дружный натиск горожан проломил эквешскую стену щитов с криком, похожим на рев штормового моря, и теперь как море растекался через нее и за ней. Раскрашенные щиты опрокидывались и исчезали под ногами атакующих. За какие-то мгновения черные ряды эквешцев растворились и были обращены в ничто гневной силой людей, наконец почувствовавших вкус свободы, когда их поработители утратили поддержку, на которую они опирались до сих пор. Эквешцы оставались храбрыми воинами, но теперь они знали, что преданы всеми, кому они служили. Из сомкнутого строя, управляемого железной дисциплиной, они превратились в разрозненную массу бойцов, сражавшихся лишь для того, чтобы вырваться с площади, и мало-помалу разбегавшихся по окрестным улочкам. Лишь вокруг Бриона Брайхирна, последнего символа своей веры и власти, они давали твердый отпор нападавшим и изо всех сил старались отдалить свой рок, приближавшийся со всех сторон.