Джо Аберкромби - Последний довод королей

— Назовите ваши условия, генерал! — крикнул он вниз.

Мальзагурт прочистил горло.

— Во-первых, если вы сдадите город Адуя на милость императора, он позволит вам сохранить за собой трон. При этом вы станете его вассалом, конечно, и будете выплачивать регулярную дань.

— Какое великодушие. А как же предатель лорд Брок? Мы знаем, что вы обещали ему корону Союза.

— Мы не слишком обязаны лорду Броку. Не он удерживает город. Вы его удерживаете.

— И мы не уважаем тех, кто предает своих, — добавил Мамун, мрачно глянув на Байяза.

— Во-вторых, всем жителям Союза будет позволено продолжать жить по своим законам и обычаям. Они останутся свободными. Или настолько близко к свободе, насколько это возможно.

— Ваша щедрость изумительна. — Джезаль хотел усмехнуться, но сдержал иронию.

— В-третьих, — прокричал генерал, обеспокоенно взглянув на Мамуна, — человек, известный как Байяз, первый из магов, должен быть доставлен нам, связанный, в цепях, чтобы его переправили в замок Саркант, на суд пророка Кхалюля. Если вы откажете в этом, император издаст предписание, чтобы со Срединными землями обращались так же, как с любой другой завоеванной территорией. Одни граждане будут убиты, другие станут рабами, над городом будет поставлен гуркский губернатор, ваш Агрионт превратится в наш храм, а те, кто правит сегодня… отправятся в подземелья императорского дворца.

Джезаль инстинктивно открыл рот, чтобы отказаться. Затем остановился. Гарод Великий, без сомнения, выразил бы свое презрение и даже, возможно, помочился бы на эмиссара. Малейший намек на переговоры с гурками противоречил его убеждениям.

Но, поразмыслив, он пришел к выводу: это условия куда более мягкие, чем он предполагал. Джезаль предпочел бы стать вассалом Уфмана-уль-Дошта, чем оставаться с Байязом, ежедневно и ежесекундно следившим за каждым его шагом. Он мог спасти множество жизней, сказав одно-единственное слово. Настоящих жизней, живых, реальных людей. Он поднял руку и пальцем осторожно потер пересеченные шрамом губы. Он пережил достаточно страданий на бесконечных равнинах Старой империи, чтобы серьезно подумать, прежде чем причинять их стольким людям, и себе в особенности. Упоминание казематов под императорским дворцом заставило его задуматься.

Даже забавно, что принять такое важное решение предстоит именно ему. Всего лишь год назад он с гордостью заявлял, что ничего не знает и ни о чем не заботится. Потом Джезаль начал подозревать, что любой человек, оказавшийся на вершине власти, на самом деле не знает, что делает. Самый лучший на этом посту мог только поддерживать некую иллюзию, что он, возможно, что-то знает. И время от времени стараться подтолкнуть бессмысленный поток событий то в одном направлении, то в другом, отчаянно надеясь, что это направление окажется правильным.

А что правильно?

— Дайте мне ответ! — прокричал Мальзагурт. — У меня еще есть дела!

Джезаль нахмурился. Ему до смерти надоел диктат со стороны Байяза, но старый осел, по крайней мере, сыграл свою роль в его восхождении на трон. Его тошнило от презрения Терезы, но она, по крайней мере, была его женой. К тому же его терпение не безгранично. Он отказывался быть игрушкой в руках много возомнившего о себе гуркского генерала и какого-то треклятого дурака жреца.

— Я отклоняю ваши условия, — небрежно крикнул он со стены. — Отказываюсь от них окончательно и бесповоротно. У меня нет привычки сдавать моих советников и мои города или отказываться от своей суверенной власти, просто потому что меня попросили. Особенно перед стаей гуркских дворняжек с плохими манерами и дурными умишками. Вы не в Гуркхуле, генерал, здесь ваша самоуверенность подходит вам ничуть не больше, чем ваш несуразный шлем. Думаю, вы получите жестокий урок, прежде чем покинете эти берега. А еще я бы попросил, пока вы не укатились отсюда: может, вы и ваш жрец трахнете друг друга? Вдруг вы сможете раззадорить великого Уфмана-уль-Дошта, а заодно и знаменитого пророка Кхалюля? Пускай они присоединятся к вам!

Генерал Мальзагурт нахмурился. Он быстро посовещался с адъютантом, очевидно не до конца поняв самые прекрасные пункты последнего высказывания. Как только он все уразумел, генерал гневно поднял темнокожую руку и выкрикнул какой-то приказ на кантийском языке. Джезаль увидел, как среди домов, расположенных за стеной, забегали люди. В руках у них были факелы.

Гуркский генерал бросил последний взгляд на башню над воротами.

— Проклятые розовые! — выкрикнул он. — Животные!

И, рванув поводья, умчался прочь. Его офицеры поспешили за ним, копыта застучали по земле. Мамун задержался на мгновение, печаль отразилась на его красивом лице.

— Значит, да будет так. Мы наденем доспехи. Пусть Бог простит тебя, Байяз.

— Ты нуждаешься в прощении куда больше, чем я, Мамун. Проси милости самому себе.

— Я так и делаю. Каждый день. Но за всю мою долгую жизнь ни разу не заметил, чтобы Бог был великодушен.

Мамун развернул лошадь и медленно поехал обратно к позициям гурков мимо заброшенных стен, которые жадно облизывали голодные языки пламени.

Джезаль глубоко, прерывисто вздохнул, глядя на массу людей, передвигавшихся среди полей. Будь проклят его язык. Он втянул их всех в чудовищные неприятности. Но теперь поздновато менять решения. Он почувствовал, как Байяз отечески прикоснулся к его плечу. Этот покровительственный жест стал казаться Джезалю весьма назойливым за прошедшие несколько недель. Он сжал зубы, чтобы не сбросить резко эту руку.

— Тебе надо обратиться к народу, — сказал маг.

— Что?

— Верные слова могут повлиять на ситуацию. Гарод Великий мог говорить почти без подготовки. Разве я не рассказывал о том, как он…

— Очень хорошо, — отрезал Джезаль. — Я сделаю это.

Он направился к противоположному парапету со всем энтузиазмом приговоренного, идущего на плаху. Толпа стояла внизу во всем своем тревожном многообразии. Джезалю пришлось взять себя в руки и не теребить пряжку на ремне. Потом он забеспокоился, что его брюки могут вдруг упасть прямо перед народом. Забавная мысль. Он откашлялся. Кто-то увидел его и показал на него:

— Король!

— Король Джезаль!

— Король будет говорить!

Толпа сдвинулась и растянулась, переместившись к башне. Море надежды и страха, испуганные бледные лица. Шум на площади потихоньку затих, воцарилось молчание.

— Друзья мои… соотечественники… мои подданные!

Его голос прозвучал с приятной уху властностью. Хорошее начало, такое… риторическое.

— Наших врагов, возможно, много… очень много.