Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

Воин растерянно огляделся: за спиной угрюмая скала, проход манил открытостью, а унылый пейзаж в красных тонах наводил тоску.

Куда идти?

Взгляд зацепился за шероховатость на стыке земли и неба, сапоги затопали, вздымая клубы красноватой пыли.

С каждым шагом становилось тоскливее, пьянящая бодрость от купания в пещерном озере улетучилась. Лют негромко затянул песню, солнце продолжало… восходить, вернее, падать, небо залилось свежепролитой кровью.

Аспид-змей встрепенулся, обвил лентой руку задолго до прихода в деревню. Лют сжал хвост, домишки из темных потрескавшихся бревен внушали опасение: улица пуста, ставни домов сорваны, окна зияют холодными провалами, как глаза чудищ. В деревни одни жилые дома, никаких овинов, амбаров нет. Обитатели Нави в хозяйстве не нуждаются.

– Где они? – спросил Лют тихо.

Аспид-змей глянул укоризненно, зашипел.

– Да ну тебя, – отмахнулся Лют.

Голова змея пристроилась в ладони, Лют пригладил чешую большим пальцем. Неспешно проходя мимо неказистых домов, посматривал, не кинется ли кто.

Никто не вышел навстречу, безмолвные дома остались за спиной. Впереди терпеливо ожидала роща высохших деревьев: кора болезненно белая, стволы скрючены-перекручены, в раскидистых ветвях чудятся костлявые пальцы.

Земля опушки утоптана следами трехпалых лап с глубокими ямками от когтей. Лют поежился, руку захолодил металл. Аспид-змей наполовину перетек в спату, голова требовательно тыкалась в пальцы, требуя ласки.

Сквозь ветви темное солнце казалось запертым в клетку, в ноздри бил трупный запах, сладковато-приторный. Желудок невольно стремился к горлу. Лес оставался безмолвен, иногда страшновато скрипела ветка, похожая на скелет руки. Тут же прокатывалась череда скрипов, будто остальные ждали примера.

Уши царапнул пронзительный писк. Эхо затерялось в мертвых стволах. Лют остановился, живот свело судорогой. Пригладил ладонью через кольчугу, кожу щекотнуло заветное перо, упрятанное за пазуху. Немеркнущий облик перед глазами расцвел красками, будто увидел вживую, в груди потеплело.

– Чаруня, – прошептал Лют благоговейно. Страх отступил, в ушах запели райские птицы, мир осветился ярким теплым светом.

Над головой зашумело, захлопало, волна воздуха жестко ударила в затылок. Среди корявых стволов мелькнуло большое черное тело. Лют вздрогнул. Рощу огласил хриплый посвист, писк, громкие крики, шум крыльев. На ветках возникли, будто протаяли из воздуха, черные лохматые груды. Круглые глаза прожигали, длинные, как наконечник стрелы, клювы грозно щелкали.

Навьи злобно уставились на пришлого: роща наполнилась цокотом, щелканьем, скрипом кривых веток. Показалось, нечисть несколько удивлена. Лют запоздало сообразил: не каждый день в подземном мире объявляется живой. Это наверху навьи меняют обличья, пакостят людям, а здесь живут в облике поганых птиц, отдыхают от злодеяний.

Короткое замешательство пернатых гадов кончилось. Навья упруго оттолкнулась, ветка сухо хрустнула, упала, нечисть растопырила крылья и, едва не чиркая стволы, спикировала на гридня.

Черные перья перечеркнула серебристая полоса. Птица распалась, как бурдюк с грязной водой, половинки шмякнулись к ногам воина. Лют поспешно вытер со лба вонючую кровь. Аспид-змей рассек пополам еще одну любительницу человечины: длинные когти судорожно сжались, взрывая красноватую землю.

Навьи заголосили. Лют поморщился, уши болезненно кололо, будто вбивали гвозди. Черная куча рухнула сверху, кольчуга заскрежетала под ударами клювов и когтей.

Спата полосовала пернатых, к клинку прилипли мокрые перья. Лют промок от вонючей крови, за волосы больно дергали, в глазах потемнело от жестокого удара в темя.

Плеснуло едкой волной, глаза безумно защипало. Оглох от пронзительного писка, заорал в ответ, пальцы стиснули чешуйчатую лапу. Навья с истошным ором захлопала крыльями, ломая их о тела товарок.

Пробился на свободное место. Истрепанная до стыдливой наготы птица рухнула оземь, голова мерзко хрустнула под сапогом.

Навьи пугливо захлопали крыльями. Лют, охваченный азартом, бросился на стаю: наземь падали куски мяса и черные перья. Сухие стволы украсились мокрыми полосами. Будто разбуженные испуганным криком навий, землю проткнули белые изломанные стебли, с сухим хрустом вцепились в сапог, в лицо Люта бросилась земля.

Навьи радостно закричали, сели на гридня, как на мертвую тушу. Лют покатился колобком, птицы заполошно вспорхнули, нерасторопную сплющило.

Из земли, осыпаясь комьями, показались костлявые руки. Уперлись, земля вздыбилась бугорком, словно наружу рвался огромный крот. Грязно-багровое солнце пустило блик на гладкий череп.

Провалы глаз безошибочно уставились на человека, щербатые челюсти плотоядно щелкнули. Рядом земля дрожала: с хрустом пробиваются скелеты рук, черепа блестят, как яйца в лукошке.

Лют поспешно пнул в дыру на месте носа. Череп сорвало с хребта, ствол дерева жестко встретил, брызнули грязно-желтые осколки, словно черепки горшка. Скелет выполз из земли до ключиц – лишенный головы, остановился, руки окрест слепо зашарили.

В спину толкнуло, запахло гнилым теплом, острый клюв разорвал кожу на шее. Кровь обожгла широкой струей. Мгновенно повернувшись, располовинил нахала. Остальные отшатнулись, роняя перья, на ветках уселись крикливыми кучами. В круглых глазах, полных злости, отразился мечущийся человек.

Скелеты гремели сломанными костями, черепа отлетали, щелкая пастями, разбивались о стволы. Лишь один вылез, обломки остальных усеяли землю, будто пировала ватага чудищ, сожравшая стадо коров. Оторванные руки судорожно сжимали кулаки – попадись только.

Лют обрушил удар на скелет, кости рук в лохмотьях плоти и налипшей земли вскинулись в жалкой попытке защититься. Нежить распалась на части. Остов постоял, переступая скрипучими ногами, и нехотя завалился, суча конечностями.

В затылок предупреждающе кольнуло. Наглую навью встретил хищный блеск, под ноги плюхнулось гузно со скрюченными лапами. Грудь с обрезками крыльев пролетела дальше, клюв с глухим стуком пробил ствол дерева.

Навьи на ветках закричали угрюмо, крылья замесили воздух в бессильной ярости. Лют плюнул под ноги, ладонью стер с лица гнусную мазь. Навья кровь пропитала насквозь, липла к телу противно, пробирала дрожью. Девственно-чистый клинок мрачно отражал свет темного солнца.

Птицы снова закричали, в противных голосах послышалось торжество. Земля задрожала, донесся приглушенный пластами рев, почва вздыбилась бугорком. Бугор быстро разросся. Крупными комьями, запорошившими лицо, лопнул уже холм. Освобожденное чудище кровожадно взревело, лапы-бревна грохали в грудь цвета содранного мяса. Грудь и пузо чудища красные, голые, резко контрастировали с зеленой шерстью, густо укрывшей тело.