Вера Петрук - Последний Исход

Однако и без пылевых бурь в Карах-Антаре приходилось несладко. Маленькое багрово-красное солнце безжалостно палило путников, насылая миражи и видения. Зрячих сводили с ума призраки водной глади озер, Арлинга терзали голоса прохладных ручьев, звенящих за каждым барханом.

В редких оазисах деревьев почти не росло. Иногда встречался дикий арбуз — высохшие плети с зелеными шарами и с горьким, как смола, вкусом. Поблизости всегда находились лужи с водой, непригодной для питья. У воды был горько-мыльный вкус, вяжущий язык. В таких лужах путники лишь смачивали одежду и шли дальше, надеясь, что ближайший колодец не пересох. Те немногие источники, у которых останавливался караван, были похожи на шахты, в которых собиралась живительная влага, просачиваясь из стен по каплям. Они были тщательно спрятаны, и неопытный путник, наверняка, прошел бы мимо того, что могло спасти ему жизнь.

Вскоре Арлинг понял, что Карах-Антар называли Землей Смерти не только из-за засушливого климата и пылевых бурь. Ни в одной пустыне Сикелии не встречалось столько пауков, ядовитых ящериц и скорпионов. Кроме обычных черных, которые водились в Балидете, здесь обитали гигантские зеленые скорпионы длиной с человеческий локоть. Как только наступала ночь, из песка выбирались все эти гады, сотворенные, вероятно, Нехебкаем, и идти становилось сложно. Несмотря на меры безопасности и советы проводников, каждые несколько дней от укусов тварей гибли люди.

Нарзиды из Сикелии роптали. Они выросли в жарком климате и были привычны к зною, но мало кто из них путешествовал раньше в караванах с кучеярами. Несмотря на то что проблем с водой и питанием не было — в пути нарзидам давали «мокрые камни» и палочки из миндаля и жира, а во время стоянок кормили горячей сытной кашей, — переход постепенно изматывал людей, сокращая их численность. На каждую смерть нарзида Джаль-Баракат реагировал как на личное оскорбление. Иногда Арлингу казалось, что он заботится о них, как о собственных детях, но порой не мог избавиться от ощущения, что о нарзидах пекутся, как о породистых животных, за которых дорого дадут, если их доставить в целости и сохранности.

Регарди не знал, что именно сказали нарзидам, когда уводили из родных городов, но часто слышал, как Джаль-Баракат повторял о том, что они избраны Нехебкаем, и их ждет рай. Если нарзиды и протестовали, то как-то тихо. Арлинг не помнил, чтобы они когда-нибудь бунтовали в Балидете. В Сикелии нарзиды всегда принимали свою долю со смирением и равнодушием — даже когда им запретили посещать общественные бани и учить детей в школах кучеяров. Наверное, покорность была у них в крови.

Однако после особенно тяжелых переходов даже безропотные нарзиды начинали ворчать. И тогда на первой же остановке Джаль-Баракат проводил общие моления Нехебкаю. У нарзидов не было своих богов. Они верили в духов предков, которые считались у них воплощением добра и света, и в дьявола с пайриками, которые, соответственно, были злом и тьмой. И все же нарзиды слишком долго прожили рядом с кучеярами, так как впитали в себя суеверный страх перед кучеярскими богами. Нехебкай был покровителем пылевых бурь, и в таком месте, как Карах-Антар, было естественно молиться именно ему.

Обычно молились ночью. Молитвы Джаль-Бараката ничем не отличались от молитв Семерице или Амирону, но Арлингу, который обычно испытывал отвращение к любой религии, почему-то не хотелось заткнуть уши. Наверное, ни одно место в мире так не располагало к молитве и общению с богом, как ночь в пустыне. Именно там, среди вечных дюн и барханов, слышался голос самого древнего бога, который звал погрузиться в таинства бытия. В душу проникало чувство бесконечности и величия мира. Бог велик, говорила пустыня, а ты, человек, ничтожен. И человек, несмотря на трудный путь и тяжелую работу по развьючиванию верблюдов, послушно преклонял колени и погружал в песок пустыни свое пылающее лицо.

— Помоги нам, Нехебкай! — взывал Джаль-Баракат, протягивая руки к небу. — Благослови нас твоею милостью. Сжалься над теми, кто лежит пред тобою во прахе! А вы, смертные, преклоните головы, потому что Нехебкай избрал вас служить ему. Когда завершится великая Септория, Нехебкай восстанет и заберет избранных, чтобы воздать им должное за преданную службу. Молитесь, братья и сестры! Молитесь, чтобы Септория Второго Исхода завершилась.

Когда Джаль-Баракат говорил о второй септории — а он повторял о ней почти в каждой молитве, Арлинг часто думал о том, что означало завершение ритуала в представлении Подобного. Прекратится ли эпидемия в Иштувэга, которую, по слухам, разжигали ивэи, тайные слуги Негуса, чтобы напоить кровью Изгнанного? Перестанут ли керхи, служащие Подобному, грабить караваны и убивать путников? Наступит ли мир во всем мире? Если да, то какой ценой? Арлинг помнил тысячу самых разных церемоний и ритуалов серкетов, которых заставил его запомнить иман, но не верил, что Подобный действительно в них нуждался. Ритуалы служили формой, а содержанием была вера, которой у него никогда не было. Что касалось солукрая, который придавал его носителю такую ценность в глазах Негуса и его слуг, то Арлинг не стал бы утверждать, что странное состояние, которое иногда охватывало его, было следствием полученных от имана знаний, а не его личным безумием. Впрочем, Регарди предпочитал слушать нестройный хор голосов молящихся, а не собственные мысли.

Нарзиды, и те, которые были угнаны из Сикелии, и те, которые пришли из-за Гургарана, во время молитв демонстрировали редкое единодушие, хором повторяя за Джаль-Баракатом. Керхи тоже молились, правда, своим богам, но общее обращение к всевышним силам было единым. В такие минуты Арлингу не хотелось оставаться в одиночестве. В богов он не верил, поэтому присоединяясь к молитве, обращенной в небо, думал о пустыне. Ему было трудно представить что-либо более величественное и могущественное.

В пустынях не было ничего живого, что могло отвлечь от созерцания истины, ничто не росло, не водилась ни одна птица, не заходил никакой зверь. Там властвовал абсолютный покой. Это было место смерти. Регарди любил пустыни за то, что они давали возможность прикоснуться к тому, что было ему недоступно.

Азатхан оказался прав. По сравнению с теми же нарзидами, которые шли пешком, Арлинг путешествовал почти с комфортом — его везли, кормили и поили. Оценив заботу о себе, Регарди решил, что по шкале ценностей его жизнь значилась выше, чем нарзидская. И тем сильнее не давал покоя вопрос, какую цену придется за все это заплатить.

Арлинг ехал на верховом верблюде в кольце воинов — его по-прежнему охраняли, несмотря на то что сонное зелье шамана Сола должно было превратить его в бесчувственную куклу, которую он старательно изображал. Как спящему с открытыми глазами, ему не полагался «мокрый камень», поэтому его поили из бурдюков, не особенно заботясь о качестве воды. Как-то им пришлось пересекать длинный засушливый участок без колодцев, и вода в бурдюках сильно застоялась, а в некоторых протухла. Когда керх поднес к губам Регарди горлышка бурдюка, он еще не знал о подвохе. Арлинг не пил с самого утра, а нос был забит пылью, почти лишив обоняния. И хотя первый глоток освежил его, от второго Регарди едва не стошнило. Пришлось приложить немало усилий, чтобы не выдать себя. Бесчувственная кукла не могла различить отвратительного вкуса воды, на что, наверное, и рассчитывали керхи, поленившиеся поменять воду у последнего колодца. В результате всю ночь и следующий день Регарди страдал от страшной рези в животе. К счастью, его недомогание заметил Сол, догадавшийся проверить бурдюки, и вместо керхов за ним поставили присматривать чуть более внимательных нарзидов. Впрочем, их внимательность объяснялась простым испугом — Джаль-Баракат пригрозил отрезать каждому пальцы, если Арлинг вдруг заболеет.