Мария Капшина - Идущая

— Ну идём. Тебе тоже добрый день, кстати. А в чём дело?

Кёдзан пожал плечами с видом простодушия, как и пристало ученику.

— Мне велено передать приглашение. Ачаро не посвящают во все дела храма.

— Ну а предположения?

— Святой Тхэам говорил: не следует рассуждать о том, что Вечные потрудились сокрыть от нас.

— Пхм, — слишком недоверчиво, чтобы счесть это знаком удивления, произнесла Реана. — Парень, а на фиг тогда лезть в науку, если нет даже малейшего любопытства?

Лицо у неё тоже ввергало в недоумение: резкие черты, но подобное выражение подошло бы счастливой и чрезмерно удачливой девчонке, словно бы за всю жизнь не испытала ни разу сильной боли — ни душой, ни телом. Наивная, лёгкая, безрассудная и взбалмошная…Реда?

— Учёному пристало тянуться душою к Вечным, а не к земному. И уж всяко не достойно ученого пытаться проникнуть в чужую тайну. Даже если она вовсе и не тайна. Это более постыдно, чем подслушивать.

— Пхм… — снова неопределенно сказала Реана, покосившись на него. Кёдзан ответил взглядом величайшей серьезности. Симпатичный мальчик. С тонкими чертами лица, причем определённо умный, судя по мимике. Как бы он ни пытался этот ум скрыть под классическими сентенциями и цитатами из поросших мхом проповедей.

— А что из себя представляет храм? — спросила она.

— Что именно вас интересует?

— "Вас"? Скольких меня ты видишь, парень?

— Что именно тебя интересует? — невозмутимо исправился Кёдзан с той же интонацией.

— Всё, — беспечно откликнулась Реана. Кёдзан обнаружил, что всё это время она смотрела не на лицо собеседника, а сквозь него. Это провоцировало навязчивое желание обернуться. — Что делают в храме, для чего он построен, кому подчиняется… За три века что-то могло и поменяться, верно? (То, что Кёдзан двинулся впёред, не меняя выражения лица, не помешало ей поддерживать беседу, идя с парнем рядом.) Изначально ведь храмы задумывались как резиденции императоров, где отправлялся культ, а Мастер храма был фактически послушником, потому как для общения с богами дико необходима "божественная кровь". Но, как мне помнится, уже во времена Империи Мастера не слишком жаловали императоров. А императоры, что неудивительно, без лишней симпатии относились ко второй силе…

— Церковь — первая во всем, а уж в силе — наипаче! — возразил, не выдержав, Кёдзан. — Светская власть — вторая сила, отнюдь не первая.

— Потому арнского Мастера не включают в Совет Арнакии?

— Как это "не включают"? — возмутился ученик.

— Ага, значит, уже включают.

Она совершенно не представляла себе, что творилось в Арнакии на данный момент. Слово "Совет" она впервые встретила в историческом труде Вкадлеха. В её время ("чёрт возьми, жизнь Реды я уже зову "своим временем"?!") Мастер не входил в Совет по причине отсутствия Совета. Арнакия, как и Арна, была частью Империи, две эти территории как раз и составляли костяк государства, уж никак не ощущая себя отдельными странами. Ещё несколько минут осторожного, совершенно безопасного блефа, и по репликам парня, убеждённого, что говорит общеизвестные вещи, вполне восстановится и расклад политических сил, и место в происходящем Мастера Нанжина. Следовало, конечно, заинтересоваться этим месяцев на пять раньше, да всё недосуг было. Теперь вот выкручивайся, стараясь спасти лицо. Сначала доразберемся с Советом…

— Один голос — это, конечно, лучше, чем ни одного… — задумчиво сказала ведьма.

— Голос Мастера весит как треть всех прочих! Если голоса лягут… двадцать восемь к пятидесяти трём, но двадцать восьмым будет Мастер, то двадцать восемь перетянут! А Мастер Нанжин убедит Совет, даже будь все против него!

— Жаль, что столь великий человек велик только в своей стране, а не всюду под взглядом Вечных…

Иронии в её словах не было, разве что чуть сильнее нужного растянуто слово "жаль", но и намека на тень иронии оказалось достаточно.

— Мастер — величайший среди детей божьих!

— А людям свойственно ошибаться, — кивнула Реана. — И во главе церкви стоит не Нанжин.

— Ксондак не посмеет сунуться сюда! — с презрением сказал Кёдзан, однако, хотя в его глазах при имени его святейшества мелькнуло много чувств, и презрение в число их не входило.

— Нерешительный какой! — бормотнула Реана. — Мог бы и посметь, со святым-то воинством…

— Вечные не попустят богохульной армии явиться пред ворота подлинно святого места!

— Ну-ну, — покосилась на него Реана. — Сдаётся мне, Ксондак не потому ещё не стучится в Арн, что Килре отсоветовал за стаканчиком белого.

Кёдзан посмотрел на богохульницу недружелюбно, однако промолчал.

— С севером воевать Арнакии тоже будет невесело, — продолжала думать вслух Реана, исподволь отслеживая реакции собеседника.

— Войны противны Вечным!

— Ну надо же! — цокнула Реана. — А как же Таго?

— Таго — кадарский бог.

— Хех! А если война начнётся?

— Станем уповать на милость Вечных, — смиренно ответил послушник настырной ведьме.

— И только? — не унималась она. Кёдзан сверкнул глазами.

— Воли богов довольно. На что ещё уповать смертным?

— Прямо и не знаю, что посоветовать! — ехидно скривилась Реана. — На дипломатов, например, полководцев, самих себя, в конце концов!..

— Если война начнётся, значит, дипломаты проиграли. Что уж тогда на них надеяться, — хмуро сказал Кёдзан. — Прошу. Мастер ждет тебя.

Реана вошла в комнату — небольшую и зелёную. Шёлк и бархат всех оттенков — от салатного до густо-малахитового. Зелёный камень пола. (Конкретнее Реана назвать его не смогла бы, потому что в минералах разбиралась, как та блондинка из анекдота в машинах: "Какой она у вас марки?" — "Светло-зелёненькая"). Льющийся изумруд портьер. Синеватая глубина бархата, словно вода лесных озер. Неяркий хаки стола. И зелёный чай в светлых чашках. То есть, чай-то, конечно, на самом деле не зелёного цвета, но хуже его это не делало. Потому что аромат чая — безо всяких добавок, чистый классический аромат — Реана ощутила с порога. Тоже не потому, что запах сшибал с ног. Просто на чай у неё нюх был поставлен.

Мастер в тёмно-зелёном, почти чёрном одеянии фасона "мешок с дырками", расшитом золотом, стоял у стола, положив обе ладони на костяной набалдашник и смотрел на вошедшую пристальными глазами с неправдоподобно светлой радужкой. Светло-серыми, "металлическими". Полный человек, он умудрялся носить свою хламиду так, что с первого взгляда полнота не ощущалась. И, положив подбородок на руки (посох как раз доходил ему до подбородка), сохранял какую-то ауру величия и горделивую осанку.