Далия Трускиновская - Домовые

— Ну, это, конечно, правильно…

Сегодня я была умная. Я знала, какая техника позволяет в наше время следить ночью и за квартирой, и за отдельно взятым жильцом. Для этого нет больше нужды прятаться за мусорными баками. И все же…

Мы обошли квартал с разных сторон, причем ведро несла я, а пистолет был у Кондратия. Мы встретились в моем закутке двора. Мы забрались в соседний подъезд, вывернули лампочку на лестничной клетке и сверху изучили двор. Вроде бы никого не обнаружили. Тггда мы решили — будь что будет, вернемся домой!

И решили очень вовремя — еще снизу услышали подозрительный скрежет.

— Это в моем замке ковыряются… — шепнула я.

— Ща!

Оставалась надежда, что мы имеем дело с обыкновенными ворами, польстившимися на цветной телевизор. С одной стороны, спасибо скажу тому, кто меня от него избавит. С другой — но не таким же способом! И, если это просто воры, Кондратий их так хватит — мало не покажется!

Жених вознесся ввысь, как архангел, только полы хламиды взметнулись. Ему по долгу службы положено при захвате, или прихвате, или как там по-научному акт хватания называется, перемещаться очень быстро. Я же взбежала попросту, ногами, и увидела, что Кондратий держит за шиворот и за ремень штанов одного-единственного человека, явно собираясь запустить его в полет над лестницей. Человек был прихвачен в момент, когда стоял раком у замочной скважины.

— Стой! — заорала я. — Это же Авось!

Глава двенадцатая Явились — не запылились!

— Опять на авось пытался в дом попасть?

Он молчал, повесив голову.

— Открой дверь, Кондраша, — попросила я. — Ну, государь-надежа, заходи! Располагайся!

Он понуро вошел, Кондратий — следом.

— Тебе лечиться надо, а тебя вон принесла нелегкая…

— Тс-с! Накличешь!

Мы с Кондратием переглянулись.

— Ну-ка, майку задери! — потребовала я.

Полосы от океев были уже не малиновые, а розовенькие. Должно бить, почти не чесались. Хотелось бы мне знать, каким зельем его пользовали Нелегкая с Кривой.

— А их — где оставил? — спросил Кондратий, которому я в подробностях рассказывала о шумном воплощении.

— На улице, — Авось огляделся по сторонам и завершил шепотом: — Еле от них ушел…

— Что так?

И он не выговорил, он выплюнул тошнотворное для него, но единственно возможное в этой ситуации слово:

— Достали!

Я вспомнила, с каким трепетом произнесла Нелегкая «надежа-государь», и все поняла. Одновременно в душу мне вкралось дикое подозрение: не может же быть, чтобы Кривая с Нелегкой в своей любви к государю-надеже докатились до сексуальных поползновений?! Или — может? Я вгляделась в Авосево лицо — осунулся… Ну и кем же надо быть, чтобы грехопасть с Нелегкой?!!?

— А где твой оберег? — спросил Кондратий. — Что-то ты с личика спал, краше в гроб кладут.

— Потерял, — честно глядя ему в глаза своими голубыми, неотразимыми, заявил Авось. — Я с патрулем сцепился, еле вывернулся, наверно, тогда и потерял.

— Та-ак! — я безумно обрадовалась, что могу устроить сцену без намека на ревность. — Потерял?! А кто его своими руками в крапиву выбросил?

— В какую крапиву? — удивился Кондратий.

— Ну, в лопухи! Он думает, нам тут всякая чепуха сойдет! Опять на авось выкрутиться хочет! Прямо при мне завопил и выбросил!

— А вопил зачем?

— А я эту штуку хреновиной назвала! Нет, ты мне в глаза посмотри!

Авось имел самый что ни на есть прискорбный вид.

Наверно, он стал бы оправдываться, взывать, каяться и произносить речи против блинов с хренами, но тут за окном раздались крики.

— Кого-то гоняют, — заметил Кондратий. — Вроде бабы вопили…

— Это они! — воскликнул Авось. — Это — их! Это они меня ищут!

Я, конечно, испытывала чувство благодарности к Нелегкой и Кривой, но не такое уж грандиозное, чтобы безмозгло кинуться им на выручку. Опять же, они могли за себя постоять — если только Кривой удастся прорваться к какой-нибудь автостоянке и угнать транспорт, который не проломится под Нелегкой…

— Плохо дело, — сказал на это Кондратий. — Я когда с блинами схватился — помнишь, там такой надутый хрен был?

— Как не помнить!

— Так он говорил, что переполоху вы тогда, когда Нелегкую с Кривой воплотили, наделали жуткого, и хрены запросили подкрепления. Того гляди — сам заявится с инспекцией.

— Синоним?!?

Он кивнул. И стало ясно, что Нелегкую с Кривой нужно выручать, выводить из-под огня и где-то прятать.

— Кондраша, а как? — зная, что он понял ход моих мыслей, спросила я. — Нас-то всего двое!

На Авося даже не посмотрела. Тоже мне боец!

— Придется еще кого-то воплощать, покрепче и посильнее. Федору?..

— Ага — воплотим, а она тоже в надежу-государя когтями вцепится!

— Не вцепится, у нее не то на уме, — пообещал Кондратий. — Ну, как вы там вопросы задавали?

И мы, совершенно не обращая внимания на Авося, приступили к ритуалу.

— На велик день я родилась, железным тыном оградилась… — завела я речь издалека, рисуя картину, в которую следует временно переселиться. — В великой реке искупалась, железным полотенцем утиралась! Велика река — да песчаны берега!

И посмотрела на Кондратия — продолжай мол, сочиняй, и не забудь в каждое слово вложить душу!

— Велика корпорация! — торжественно начал Кондратий, чуть призадумался и завершил так: — Да сплошная проституция!

Ну а какой еще поэзии ждать от апоплексического удара?

Но он был прав — и окружающая нас действительность вполне для заклинания годится.

— Велик «кадиллак» — да в ворота никак! Велик «мерседес», да в гараж не пролез! Велика Федора… — я сделала паузу и заорала во всю глотку: —… да дура!!!

Раздался треск и дверца кладовки, где я хранила запрещенную литературу, слетела с петель. Перед нами предстала Федора в длинной рубахе, один рукав которой был оборван. Такие бицепсы мне до сих пор попадались только на обложках журналов по культуризму. Ростом же наше новое приобретение было с Кондратия. Он и принял в охапку споткнувшуюся о порог Федору.

— С прибытием, голубушка!

Великая дура посмотрела налево, направо — и узнала Авося. Но, в отличие от Нелегкой и Кривой, в восторг не пришла.

— Вот теперь и потолкуем, надежа-государь, — сказала она нехорошим голосом. — Хорошо, что встретились! Значит, коли велика — так уж и дура? А кто ж тебе, государь-надежа, виноват, что бабу уговорить не умеешь? А?.. Ты, чем пословицы выдумывать, на себя бы поглядел, умник!

Государь-надежа уставился в пол. А я — на Федору. И с восторгом!