Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Я давно вернулся в Олларию, эрэа. – Капотта вытащил из-за пазухи плоскую алую шкатулку и открыл. – Эрэа, я всегда много говорил. Я любил слушать свой голос, но в этот раз… умоляю вас прочесть. Я должен был сделать это раньше… Если б я сделал это раньше, возможно, те, в кого я никогда не верил, пощадили бы тех, кто был мне дорог.

Раньше Капотта ругал учениц за повторение, за оборванные фразы. «Вы можете быть сколь угодно взволнованы, на вашей речи это не должно сказаться. Зеркало не отражает ветер». Только что делать, если ты лужа или море, – разве что покрыться льдом. Она сумела, старый учитель, похоже, нет.

– Мэтр Капотта. Боюсь, я вас не вполне понимаю.

– Я написал все… все. Только прочтите!

– Хорошо, но вы сперва сядете.

– Что?..

– Прошу вас сесть, мэтр Капотта. Хотите шадди?

– Если можно… Я не спал три дня, как только узнал… Я писал и писал… Боялся не успеть. Случается, люди умирают, не сделав, что до́лжно. Я хотел просить приема у маршала Эпинэ, но приехали вы, и я счел возможным… Я видел вас вчера в Нохе, вы стояли совсем рядом с… гробом ее величества. Я безмерно благодарен его высокопреосвященству за пропуск, но на исповедь я не пойду. Я очень долго был безбожником, но, уверовав, страшной ценой уверовав, все равно не готов преклонить колени перед свечой… Видите, я опять говорю. Тот, кто всю жизнь проговорил, не остановится никогда, это – клеймо. Вы прочтете?

– Я обещала. Вы хотите, чтобы я сделала это при вас?

– Это не займет много времени. Исповедь принадлежит Создателю. Эта рукопись принадлежит вам и герцогу Эпинэ. Употребите ее так, как сочтете нужным.

– Хорошо, я распоряжусь насчет шадди и начну читать.

2

«Я, Горацио Капотта, магистр описательных наук, находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей воле сообщаю всем, кого это так или иначе касается, следующее.

В 356 году Круга Скал я по рекомендации декана факультета Высокой словесности господина Мурье был определен ко двору Ее Величества Алисы. В мои обязанности входили помощь в проведении поэтических состязаний и игр, которые часто устраивала Ее Величество, а также чтение лекций и проведение занятий по истории, изящной словесности и основам стихосложения. Я был молод, честолюбив и легкомыслен, что никоим образом меня не оправдывает, но объясняет мое поведение, обычное для человека благородного происхождения, но не для сына провинциального ликтора, милостью короны окончившего университет.

Пользуясь благосклонностью Ее Величества, я предпочел забыть о своем положении и не избегал общества фрейлин, искавших со мной встреч по причинам, не имевшим отношения к моим обязанностям. Дочери аристократов могут себе позволить увлечься безродным молодым человеком, если он хорош собой, но молодой человек должен отказаться от предложенной ему чести или же, не чувствуя в себе должной твердости, бежать. Я не сделал ни первого, ни второго, тем самым став соучастником преступления и причиной многих несчастий. Так вышло, что я полюбил, и, мне казалось, полюбил навек.

Забыв не только о своем положении, но и о нравственном долге перед поручившимися за меня достойными людьми, я предлагал своей возлюбленной бежать в Гайифу или Агарию, где надеялся получить место в университете. Каролина Борн, имя которой я не могу более скрывать, понимала всю тщету моих надежд. В ответ на ее сомнения я дошел до того, что обещал укрыть возлюбленную в лесной хижине и добывать пропитание охотой. Каролина была непреклонна – она не желала терять свое высокое положение. Не желала она и прерывать наши отношения, а у меня не хватило мужества сделать это самому.

В 358 году текущего Круга три фрейлины Ее Величества в один день сочетались браком с тремя родовитыми военными. Графиня Борн стала графиней Ариго. Свою помолвку она от меня скрыла. Я узнал о готовящейся тройной свадьбе от слуг и почувствовал себя глубоко оскорбленным. Мои негодование и горе вылились в рондель, который я счел местью. Он в самом деле оказался таковой, став первым звеном злосчастной цепи, оборвавшейся лишь в двадцатый день Весенних Молний текущего года. Я передал свое послание с подкупленным лакеем и получил ответ – Каролина назначила мне свидание. Мы встретились в условленном месте, и я обрушил на невесту графа Ариго множество упреков. Я совершенно обезумел, угрожая ей поочередно смертью, самоубийством и разоблачением нашей связи, которая была вполне невинна и ограничивалась перепиской и двумя поцелуями. Я настаивал на немедленном бегстве, а в итоге согласился на тайное венчание по эсператистскому обряду.

Каролина при всем своем богатстве не имела собственных денег, но за время службы я скопил довольно, чтобы заплатить младшему священнику церкви Посольской палаты. За сорок таллов он тайно нас обвенчал, не зная о женихе и невесте ничего, кроме имен. В молодости я отрицал существование Создателя и Леворукого, но обряд давал мне право на Каролину, и я согласился его пройти. Тем не менее моей женой в полном смысле этого слова она не стала. Я ждал Каролину в условленном месте всю ночь, но она не пришла. Утром младшая сестра Каролины передала мне ее письмо – моя тайная жена заверяла меня в своих чувствах и извещала о том, что мы не можем видеться, так как прибыли ее родители. Она просила меня ничего не предпринимать и ждать известий. Я ждал, пока не увидел ее в свадебном наряде рядом с графом Ариго.

Была осень, шел холодный дождь, а я стоял у храма, где моя жена давала уже олларианскую клятву верности человеку, которого я еще не знал, но уже ненавидел. Не знаю, на какие безумства я бы отважился, но меня свалила мозговая горячка. Две недели я находился между жизнью и смертью, а когда поднялся с постели, то узнал, что молодые уехали в Гайярэ. Я едва не последовал за ними, меня удержала гордость, вернее, гордыня. Каролина даже не написала мне, что ж, я вырву ее из своего сердца. Для меня церковная клятва не значила ничего, я чувствовал себя связанным лишь страстью, которую надеялся побороть.

Прошло четыре года. Падение Алисы косвенным образом задело и меня – я потерял место и был вынужден поступить на службу в нохский архив. Это давало время для стихосложения, но лишало меня уже привычного мне блестящего общества и женского внимания. Мой доход также уменьшился, но это я перенес спокойней, чем потерю свободного входа во дворец. Я любил рассуждать о своем презрении к придворному блеску, более того, я верил в то, что говорил, но на самом деле был тщеславен. Мне нравилось видеть, как на глазах моих высокородных учениц вскипают слезы, вызванные стихами, среди которых были и мои. После измены Каролины я написал двадцать семь посланий «К изменнице». Их переписывали и клали на музыку. Я надеялся, что хотя бы некоторые достигнут Ариго.