Наталия Московских - Нити Данталли (СИ)

Оказавшись за дверью, Бэстифар шумно выдохнул и потер руками лицо.

— Проклятье, что за день сегодня! — в сердцах шепнул он, и спешно зашагал по коридору.

Сонный лес, Везер

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Аэлин с трудом могла припомнить, когда плакала в последний раз. Толком поддаться своему горю юная леди Дэвери не сумела даже после смертей Филиппа, брата и матери: необходимость быть сильной высушила слезы и не позволила им прорваться наружу. Казалось, теперь каждая невыплаканная слезинка дождалась своего часа — молодая женщина, как ни старалась, не могла удержать сдавливающие горло рыдания, не могла совладать с собой, не могла заставить себя успокоиться. Возможно, когда-то эти чувства просто должны были найти выход, и думать о том, почему это произошло именно сейчас, у Аэлин не было ни сил, ни желания.

Охотница потеряла счет времени, она не могла подсчитать, как долго уже находится на крыльце дома вестника беды.

Аггрефьер вышел к своей гостье неслышно, как тень. Его трехпалая рука вновь легла на плечо молодой женщины в мягком утешающем жесте, от которого хотелось отчаянно закричать.

«Возьми себя в руки! Будь это существо настроено к тебе враждебно, ты была бы уже мертва!» — отругала себя охотница, тут же попытавшись утереть слезы.

— Простите, — не произнесла, а, скорее, выдохнула она. — Простите, Теодор, я не знаю, что на меня нашло, просто…

Голос вновь предательски сорвался, заставив женщину умолкнуть на полуслове.

— Можете ничего не говорить, леди Аэлин, ваши чувства для меня не загадка, — невыносимо снисходительно отозвался вестник беды, в его тоне послышалась легкая усмешка, среагировать на которую у охотницы не нашлось сил.

— Они загадка для меня, — упавшим голосом произнесла она.

— Будет проще, если вы будете честны хотя бы перед собой, — тем же тоном сказал аггрефьер.

— В чем я, по-вашему, должна быть честна, Теодор? — возмущенно воскликнула Аэлин, нарушая едва зазвеневшее молчание и обжигая иное существо взглядом раскрасневшихся глаз.

— Я бы сказал вам, но опасаюсь паранга на вашем поясе, — хмыкнул вестник беды. — Вы готовы будете убить меня за эти слова, ведь сами даже подумать об этом боитесь. Поверьте, мне это известно.

— Проклятье, — качнула головой охотница, не в силах посмотреть в глаза Теодора, глядящие так снисходительно и мягко.

— Мальстен Ормонт — хороший человек, — кивнул аггрефьер.

— Не человек. Данталли, — нахмурилась Аэлин, справившись, наконец, с эмоциями.

— В нем больше человеческого, чем во многих ваших собратьях, дорогая, — бегло отозвался иной. — Признайте это, и легче станет вам обоим.

— Хватит, — отрезала охотница.

— Как знаете. В конце концов, думаю, за минувшие два часа вы рассуждали об этом в достаточной мере, поэтому не стану вам досаждать.

Аэлин изумилась.

— Два часа? — переспросила она.

— А сколько, вы думали, прошло времени? — усмехнулся аггрефьер, и взгляд его вдруг изменился. Вестник беды прищурился, повернувшись к двери, и неопределенно качнул головой. — Замолчал…

Охотница вопрошающе кивнула, чувствуя, как вновь нарастает тревога.

— Что?

— Мальстен. Замолчал, — покачал головой Теодор.

— Так разве это… не хорошо? Значит, его мучения окончены?

— Можно сказать и так, — ухмыльнулся аггрефьер. — Данталли в течение расплаты должны оставаться в сознании, иначе они могут ускользнуть в руки Жнеца Душ и уже не вернуться в наш мир. Такое случается, когда расплата слишком сильна, и именно это сейчас происходит с нашим другом. Он замолчал в мыслях, я его почти не слышу. Он ускользает, леди Аэлин. Не справляется. А значит, его мучения и впрямь почти закончились.

В глазах Теодора мелькнул заговорщицкий огонек. Охотница вздрогнула. Свое намерение выхватить оружие она старалась маскировать лишь одной мыслью: «Мальстен не умрет сегодня!»

— Боюсь, вы ошибаетесь, — смиренно ответил вестник беды на немое восклицание женщины. — Такова воля Рорх, дорогая. Она решила забрать нашего друга на Суд Богов, время Мальстена пришло.

Аэлин рванулась в дом, и аггрефьер предупреждающе зашипел. Ринувшись на противницу, он поступил именно так, как она рассчитывала. Незаметно скользнувший в руку охотницы стилет замер у самого горла иного существа.

— Только дернитесь, Теодор, и Рорх взамен получит вашу жизнь, — угрожающе произнесла женщина. — Как вам такой обмен? По мне, вполне справедливый.

Вестник беды скрипнул зубами, не решаясь двинуться. В воспоминаниях своей противницы он прекрасно видел, что она среагирует быстро на любое резкое движение и перехватит тонкую шею стилетом прежде, чем Теодор успеет даже поднять руки.

— Богиня призовет меня, когда сочтет нужным… — гортанный голос вестника беды предательски дрогнул, вызвав у охотницы нервный смешок.

— Что ж, если я ее глашатай, могу возвестить этот момент прямо сейчас. Каково вам будет на Суде Богов, когда Ниласа зачитает ваши последние деяния? Нарушение слова, данного другу, попытка причинить мне вред. Не очень говорит в вашу пользу, так? — аггрефьер не ответил, и на лице Аэлин появилась нехорошая ухмылка. — Так вот. Предлагаю условие: вы даете мне спасти Мальстена, а взамен остаетесь живы сами. Эту ночь проведете в подполе своей хижины для страховки, а утром я выпущу вас, когда близость чужой смерти перестанет затуманивать ваш разум. Вы друг Мальстена, и мне бы не хотелось утром объясняться перед ним, почему мне пришлось устранить вас. Но если не согласны, я стерплю эти объяснения, и вы встретитесь с Рорх прямо сейчас. А, что бы вы ни говорили о смерти, я вижу, что встречаться с нею вам пока не хочется. Каждое существо цепляется за жизнь. Даже аггрефьер. Как ни крути, чужая смерть вам больше по душе.

Вестник беды прерывисто вздохнул, понимая, что выбор у него и вправду невелик.

— Будь по-вашему, — сокрушенно произнес он.

— Тогда не будем терять времени.

Аэлин кивнула, спешно вошла в дом, повлекла аггрефьера в жилую комнату, заперла его в подполе и подперла крышку креслом, надеясь, что это существо не сумеет выбраться до утра.

Мальстен не осознал, в какую секунду расплата из невыносимой переродилась во всепоглощающую, просто настал момент, когда кроме нее в мире не осталось ничего. Мысли и воспоминания, уносящие на границу безумия, слились в единое целое. В бреду, в воскрешенном памятью давнем сражении, Мальстену виделся Гордон Фалетт, в ужасе смотрящий на него и кричащий на весь дэ’Вер: «Данталли! Он данталли!», а солдаты Кровавой Сотни — все, как один обугленные, израненные, с черными провалами вместо глаз — надвигались на своего командира с ритуальными факелами, готовые распалить самый большой на Арреде костер.