Елена Хаецкая - Сага о Хелоте из Лангедока

– Ты назвал имя. Я не помню его. – Это твое имя, Дианора.

– Быть может. Не помню. Слушай. Я звала тебя, несотворенный, чтобы сказать: убей Моргана.

Теперь она уже не казалась Хелоту знакомой. Та Дианора, которую он помнил в доме святого Сульпиция, не была ни такой величественной, ни такой решительной. И такой горечи в ней тоже не было.

Глядя на него ясными, беспощадными глазами, Дианора повторила:

– Убей Моргана. Он сейчас силен, с ним много солдат. Убей исподтишка, пока он спит. Подлее подлых будь. Эту вину искупишь. Его солдаты разорвут тебя на части.

Стало тихо. Хелот смотрел на маленького эльфа и молчал. Алькасар говорил – казалось, с той поры прошла вечность: «Дианора из другого народа. В ней древняя кровь. Может быть, из тех, кто жил на этих холмах до людей. Ведь был же здесь первый народ?» Может быть, Алькасар был прав...

Тролль Шамотт вдруг ожил и зашамкал, переспрашивая:

– Чего она хочет-то?

– Чтоб убил, дядюшка Шамотт, – пояснил Алонд.

– Убил? Дело хорошее, дело хорошее, хе-хе...

– Ты кровавый пес, дядюшка Шамотт, – хмыкнул Тифлон.

Старичок остался очень доволен эпитетом.

– Да, – прогудел он в нос, – водились и за нами делишки... А кого убить-то надо? Может, пособить в добром деле?

Но, узнав, что Моргана, старый тролль всполошился:

– Нет, эдак и всех нас тут угробят! Кто он, герой-то? Дакини? Низшая раса! Что он понимает! Дакини все ненормальные, взять того же Моргана! Кому, кроме этих выродков, пришла бы в голову мысль сотворить Длинную Ветку, да и тебя, Тифлон, не к ночи будь сказано?

– Нынче утро, дядюшка, – поправил Тифлон. – Какое имеет значение, утро, вечер! Скоро ни утра, ни вечера! Кто их звал сюда, этих дакини? Гадкие, дрянные. – Стереть их, стереть с лица земли!

Старик энергично потряс головой, роняя труху, пробубнил себе под нос несколько воинственных призывов и снова погрузился в спячку.

Фейдельм спросила Хелота:

– Меч, который с тобой, – это Секач?

– Да.

– Убей Моргана, – повторила она.

Его смерть не уничтожит ли всех сотворен– осторожно спросил Хелот.

Я думала. Спрашивала богов. Только ту часть души, что была вложена Демиургом, – сказала Фейдельм. – Сотворенные не только от Моргана, они и сами по себе. Их свобода пребудет с ними. Чем больше в них свободы, тем больше останется после того, как убьешь Моргана.

– Хорошо тебе говорить, Фейдельм, – зачастил Лоэгайрэ.

– Тебе-то нечего бояться. Ты не сотворена. А нам каково?

– Тролли тоже не сотворены, – заметил Длинная Ветка, – а все же часть Демиурговой души и в нас.

– Мы отчасти порожденье Демиурга, – сказал Алонд, – а отчасти плод жизнедеятельности его безнравственных творений...

– Эк загнул! – снова ожил Шамотт. – Сдохнем мы все, вот и весь сказ. Эхх...

– Вся моя жизнь проходит в страхе, – заговорила Фейдельм. – Я слышу страх каждого из вас. Мне больно болью каждого из вас. Давно я не слышала радости.

– Так-то оно так, а все же вдруг этот сумасшедший Морган Мэган уничтожит нас всех в миг своей смерти? – не сдавался Лоэгайрэ. – Говорят, колдуны мертвые сильнее, чем живые. Да и вообще, не стал бы я доверяться дакини.

– Не стал бы доверять дакини? – подал голос вдруг Форайрэ. – Ха! А Секач им кто отдал?

– Это... я... так вышло. Выгодный же был обмен, как отказаться! Да кто же знал, что все так обернется?! – рассердился наконец Лоэгайрэ.

Хелот вынул из кожен Секач, взглянул на надпись, сделанную светящимися рунами.

– Я убью его, – сказал он. – Я убью его, Диано-ра-Из-Радуги.

На рассвете Морган, взяв с собой одного Алькасара, углубился в чащу леса. Во-первых, создателя мутило после вчерашних возлияний и ему хотелось побыть вдали от чужих физиономий. Во-вторых, он решил самолично произвести разведку и пометить те валуны, которые надлежит уничтожить в первую очередь, чтобы не тратить времени и сил на разбивание неодушевленных предметов.

Сарацин смотрел, как Моргана выворачивает наизнанку возле источника мудрости. Наконец, умывшись, Морган Мэган пробормотал:

– В таком-то состоянии я и сотворил этих Болотных Мороков, будь они неладны... – Ты говоришь о вчерашнем малыше? Морган поднял голову и посмотрел на сарацина, подчеркнутое безразличие которого начинало уже раздражать Демиурга.

– О нем. Но почему ты называешь его «малышом»? Он старше тебя лет на четыреста.

– Он маленький, – сказал Алькасар. – Он слабый.

– Зато зловредный. Зря ты за него заступился. Ты рисковал лишиться моей милости, Алькасар.

Сарацин пожал плечами.

– Это неважно, – отозвался он. – Зачем мне твои милости, Морган Мэган?

– О-ох, – простонал Морган, снова хватаясь за горло. – Зачем я столько пил?

– Это совесть бунтует, – сказал Алькасар. – Тебе не хочется убивать свой мир. Тебе хочется его спасти.

– Заткнись, – хрипел Морган. У него не хватило сил даже на то, чтобы сжать кулак, и он тихо захныкал от слабости. – Уйди с глаз, рябая морда. Ненавижу вас всех. Со всех сторон смотрят... глаза, глаза, глаза...

Он застонал и сжал голову ладонями. Алькасар покусал нижнюю губу, как будто обдумывал что-то. Он стоял над поверженным Демиургом и пытался понять, какое чувство зарождается сейчас у него в душе. Одно мгновение он был близок к тому, чтобы вонзить в беззащитно открытую спину нож и на том покончить с этой чудовищной историей. Но внезапно странное сияние между деревьев привлекло его внимание. Алькасар поднял голову, присмотрелся – и вдруг закричал от страха.

Морган подскочил:

– Что с тобой? Почему ты орешь?

Алькасар зажал рот ладонями, но и поверх ладоней смотрели насмерть испуганные черные глаза, в которых не осталось ни искры разума. Это был взгляд затравленного животного.

Морган огляделся, но ничего подозрительного не заметил. Ни чудовищ, ни великанов. Говорили что-то про огнедышащего дракона, которого сманили на свою сторону мятежники, но и этого чудовища поблизости не наблюдалось. Морган пожал плечами и думал уже обругать сарацина, как вдруг и он заметил сияние среди серебряных стволов.

Там клубился свет. Пестрые нити, окрашенные в чистые, прозрачные цвета, сплетались и расплетались, как будто катился клубок, свитый из солнечных лучей. И этот клубок света приближался. Шаг за шагом, толчок за толчком рос он, становился все больше, все ярче, все светлее. Вот уже стала заметна фигура женщины, ступающей в центре этой сферы. Можно было разобрать, что свет окутывает ее, точно плащом, что от каждого се движения взлетают и опадают световые полосы. Она остановилась неподалеку и развела в стороны руки. И в тот же миг свет как будто собрался между ее рук, поднялся над головой, и нити, прежде запутанные, расправились, превращаясь в Радугу.