Вера Камша - От войны до войны

Чтобы отогнать гадкие мысли, принцесса уставилась на галдящих над поросячьими костями бездельников. Над столом витал нестройный гул, сквозь который прорывались знакомые до боли слова. Сорок с лишним лет назад она сидела за этим же столом рядом с красивым Анэсти и с ужасом слушала гостей, проедавших ее диадему. С тех пор Люди Чести, к которым успели прибавиться приближенные Алисы Дриксенской и участники двух восстаний, не стали ни менее прожорливыми, ни более приятными.

В тот уже далекий день рождения Матильда сказалась больной, оставила мужа и его приятелей оплакивать величие Талигойи, закрылась в своей комнате и первый раз в жизни напилась до положения риз. Грехопадение прошло незамеченным, так как благородный супруг и не вздумал проведать внезапно захворавшую жену. Вот когда заболевал сам Анэсти, вокруг устраивались пляски с бубнами. Упаси Леворукий хоть на минуту забыть о муках, которые претерпевал страдалец, и заговорить о ребенке или о том, что опять кончаются деньги. В ответ раздавался горчайший вздох и слова о том, что скоро он освободит свою супругу навсегда…

Освобождение затянулось на тридцать пять лет, Талигойю освобождают без малого четыреста. Впрочем, сегодня Матильда была благодарна радетелям за отечество – они ее разозлили, а злость отогнала наползающий страх и мысли о том, что Эрнани и Ида сначала тоже лишь опаздывали к обеду. Вдовствующая принцесса запретила себе думать об Альдо и постаралась сосредоточиться на застольной болтовне.

– Двадцатилетняя война выиггана случайно. Таланты Алонсо Алвы пгеувеличены, если бы не…

– Великолепный поросенок!..

– Что вы, вот в прежние времена… дневник моего прапрадеда… он был…

– …выпотрошен и начинен яблоками…

– Это был заговог, в нем пгинимали участие…

– …кардамон и мускатный орех…

– …и так старые законы и старые порядки…

– …пгивели к падению великой Талигойи…

– Наш долг и наша святая обязанность освободить…

– …это восхитительное блюдо…

– И тогда ггаф Каглион бгосил в лицо своему палачу…

– Любезный, поднесите мне вот того гуся…

– Люди Чести никогда не будут…

– …отдавать долги…

– Это кэналлийское неплохо, но тем не менее…

– Я очень уважаю господина Штанцлера. Однако его происхождение, мягко говоря, сомнительно…

– Дриксенского гуся не узнать невозможно, какая бы ни была приправа…

– Стагейшее двогянство Талигойи всегда готово…

– …незамедлительно выпить за грядущую победу над…

– …любезным отечеством…

– Граф, я вас уважаю… Вы не представляете, как я вас уважаю, потому что вы…

– …мегзавец, мегзавец и еще газ мегзавец…

– Кэналлийцы всегда были негодяями и пгедателями, для них нет ничего святого, кгоме…

– Отечества…

– Какая чудовищная подлость!

– У Людей Чести одна дорога в…

– тайный орден, чья цель – уничтожить великую державу… Рука ордена чувствуется во всем и…

– мы собрались здесь не просто так, но…

– отведать эту замечательную курицу по-гогански…

– Барон, как я счастлив вас…

– …вымочить в уксусе…

– Эта стгана…

– …несколько жестковата, но под хорошее вино…

– Мы с вами, дорогой граф, разумеется, понимаем, что…

– …язык лучше всего натирать шафраном…

– О да, но это могут прочувствовать только истинные талигойцы…

«Истинные талигойцы»… Сколько раз эта фраза доводила принцессу сначала до слез, потом до винной бутылки, а однажды Матильда Ракан схватилась за кнут… Истинный талигоец Дилан Рише позорно бежал с располосованной щекой, а Эрнани удерживал рассвирепевшую мать за руки и смеялся, он все время смеялся…

– Ваше Высочество… – Вдовствующая принцесса повернулась и едва не уткнулась лицом в благоухающую пегую бороду, обладатель которой тут же плюхнулся рядом. Гад!

– Да, барон?

– Ваше Высочество, я мог бы взять на себя хлопоты по продаже дома и лишней мебели, – Хогберд медово улыбнулся.

– Благодарю вас, – Матильда улыбнулась еще медовее, – я не вправе вас затруднять.

– О, – Питер шевельнулся, обдав принцессу густым тяжелым ароматом. Почему никто не объявит войну Багряным землям и не сотрет с лица земли город Тарашшаван, где готовят эту мерзость?! – Я счастлив служить моей принцессе.

Это значит, он уже нашел покупателя.

Матильда постаралась придать своему лицу выражение сосредоточенного внимания.

– Барон, не сейчас. Давайте послушаем Сарассана.

Сарассан говорил о великом заговоре великого Зла против великой Талигойи. Он всегда об этом говорил. Когда принцесса Ракан услыхала старого зануду впервые, ей показалась, что он бредит, потом она привыкла.

– Это заговор, – Сарассан говорил, глядя прямо перед собой, а казалось, что он обращается к обглоданному поросенку. Сквозняк шевельнул бумажный цветок в пасти покойного, при желании это можно было расценить как знак согласия.

– Мировое зло многолико, оно использует…

Покойный Адриан считал величайшим злом глупость, и еще он говорил, что дураки способны на многое, но смеяться над собой они не в состоянии. Как же это верно!

– …Мы храним честь, разум, совесть Талигойи, – Сарассан взмахнул рукой, и поросенок согласно качнул своей розой. – Те, кто остался в стране, отравлены. Ложь и притворство до добра не доводят, и только мы сберегли…

– Крыса!

Матильда вздрогнула, вскочила с места и тут же увидела Клемента. Его Крысейшество выбрался из заточения и прибыл на запах. Судьбе было угодно, чтобы крыс оказался между Стаммом и Ванагом. Оба были пьяны, и Матильда сочла за благо вмешаться.

– Он вас не объест, – буркнула принцесса, сгребая возмущенное крысейшество в охапку.

– Вваше Ввысочество, – Стамм шевельнул рукой, – прррекрассный вечер.

Ванаг промолчал, в его руках была гусиная нога, а стол и пол вокруг владельца островов усеивали обглоданные останки.

В Кагету бы его, к виноградным улиткам. Любопытно, остались бы после этого в Кагете улитки или нет? Твою кавалерию, если за дело возьмется Ванаг, улиткам конец…

– Господа, прошу простить мне мою задержку.

Альдо! Слава Создателю!

Принцесса невозмутимо прошествовала к покинутому креслу во главе стола, не забывая придерживать вырывавшегося крыса, уселась и посмотрела на внука. Альдо был серьезен, бледен и очень, очень молод. Рядом с ним стоял незнакомый монах в серой рясе, украшенной эмалевым голубем.

– Господа, – голос юноши дрогнул, – прошу всех встать в память предательски убитого епископа Оноре.