Илья Носырев - Карта мира

— Хватит, — прервал ее рассуждения граф. — Вы одна тут такая или вся деревня? Впрочем, не отвечайте — я уже и сам вспомнил о Ксексах… Выходит, целый народец каннибалов. Вдобавок еще и социал-дарвинистов.

Мадлена заглянула ему в лицо своими голубыми глазами. Глазами умудренной жизнью женщины, знающей цену всему на свете.

— Я вас отпущу, — сказал Рональд. — только поклянитесь больше на меня не нападать.

— Клянусь, — сказала женщина.

— Вот и хорошо.

Он разжал кисть. Женщина мгновенно поднялась.

— Интересно, а если бы мы с вами… гхм… познали бы друг друга, вы меня бы потом все равно убили и съели за ненадобностью? — любопытство не позволило Рональду промолчать.

— Если бы вы не захотели стать моим мужем — убила бы и съела, — не моргнув глазом, отвечала Мадлен. — А если бы согласились, мы бы с вами занялись воспитанием детей, моих и наших общих. Мой прежний муж оказался слишком слаб. Вы оказались бы хорошей заменой.

От этой откровенности Рональду сделалось не по себе.

— Да уж, хорошенькие тут у вас нравы…

— Что поделать? Борьба за существование является основой взаимодействия всех живых существ.

«Да она, пожалуй, не виновата ни в чем, — подумал рыцарь. — Должно быть, у них все живут по таким законам. Эти Ксексы съели ее мужа, она собиралась съесть меня… бррр».

— Ладно, я уезжаю, — сказал он. — Не хочу и мгновения здесь оставаться. Верните мне мой меч.

— Минутку, — сказала женщина и, выйдя в соседнюю комнату, о чем-то зашепталась со старшим мальчиком.

— Ага, сейчас принесу, — сказал он и выбежал во двор.

— Спрятали его в хлеву, — призналась женщина. — От греха подальше.

Это «от греха подальше» прозвучало несколько искусственно, и Рональда понемногу стала охватывать тревога. Шли минуты.

— Вы добрый, — заметила женщина. — Я правильно определила ваш характер.

В больших ее глазах читалось удовлетворение физика, заранее предсказавшего все детали эксперимента, пусть и разнесшего в прах лабораторию.

Целый народец, живущий на развалинах прежнего города. Наследники жителей мегаполиса, сражавшихся за выживание любыми методами, заставляющих себя быть холодными и циничными, лгать, изворачиваться и убивать друг друга всеми возможными способами. За века они довели борьбу за существование до высоты искусства, нет, вернее, точной науки вроде математики, где была своя железная логика, с которой даже спорить невозможно.

— Что-то не идет ваш мальчик! — граф принялся расхаживать по комнате. Взгляд его привлек какой-то блеск за печкой.

Исмигуль!

Это и вправду был его меч, последний подарок пропавшего годы назад отца, привезенный им из турецкого похода. Изящная рукоять торчала из-за невысокой беленой стенки. Рональд поспешно схватил свое оружие и укрепил его на перевязи. И только тут все понял.

— Вот негодяи! — крикнул он и стремительными шагами бросился на улицу. В спину ему полетел брошенный Мадленой нож, но лишь чиркнул по кольчуге и бессильно упал на пол.

По улице, направляясь к избушке, бежала многочисленная толпа коротышек, наскоро вооружившихся первыми попавшимися под руку предметами. Впереди несся Ихилок, показывая дорогу. Рыцарь едва успел дошагать до стойла (он именно пытался шагать — бежать было бы позорным) и вскочить на Гантенбайна. Но вот ускакать оказалось делом не таким уж и простым.

Вся деревня выбежала на улицу, окружая коня Рональда, пытаясь тыкать его ложками, вилками — всем, что успели захватить с собой, выбегая на зов Ихилока. Рональд поразился, как животные чувства уживаются в душах этих людей с точным расчетом. Все их мысли и действия были подчинены борьбе за существование, их разум превратился в такое же заурядное оружие, как зубы и когти. А, с другой стороны, бесстрастный этот разум сделал из борьбы за существование целую науку, механически-правильную, где кратчайший путь между двумя точками — прямая, а чувства и праздные размышления только вредят делу. Гантенбайн в их глазах наверняка был математическим объектом, чей уровень здоровья приравнивался к 100%, и эти сто процентов можно было теперь вычерпать ложками: ну не пришло бы в голову нормальному человеку, что толпа заморышей теоретически может убить такое рослое животное совокупностью ударов кухонной утвари. Математика, черт возьми.

Они наступали с бесстрастными лицами, в которых не было ни ярости, ни гнева, ни даже агрессивного оживления. Рыцарь едва успевал обрушивать свой меч то вправо, то влево, не столько поражая, сколько разгоняя коротышек (при их невероятной верткости попасть по ним, даже двигавшимся густой толпой, было почти невозможно).

— Ну, Гантенбайн, не выдай, голубчик! — крикнул Рональд. Конь лягнул задними лапами назойливых замухрышек, встал на дыбы и прыжком перемахнул через невысокий забор, оказавшись вместе со всадником в относительной безопасности. Пока толпа огибала забор, молча сверкая глазками, он уже уносил всадника прочь от деревни.

ГЛАВА 3

Башня Играющих

Гантенбайн взмыл на холм, пыхтя и высунув язык. Рональд спешился и присел на камень, пустив коня пастись. Тот пощипал травку, но этим не удовольствовался и побежал гонять по лесу куропаток. Утро было розовым и сочным, как молоденький поросенок.

Именно в этот момент Рональд впервые увидел Слепца.

Он слегка спотыкался о случайные камни, но в целом уверенно шел по тропе, вовсе не вытягивая перед собой руку и уж совсем не опираясь на палку, шел скоро и — это было уж совсем нестерпимым — глядел прямо на Рональда.

Рыцарь перевел дух и непроизвольно сжал стальной кулак перчатки.

Слепец подошел и молча сел рядом, и Рональд впервые увидел его страшные глаза: зрачки не были затянуты бельмами, как у большинства слепцов, а были еще более черными и пронзительными, чем у зрячего; взгляд скользил не только по видимым предметам, но, казалось, способен был разглядеть нечто в самом воздухе, нечто, для него столь же материальное, как и деревья вокруг, и трава, и сам Рональд.

— Прости, о любезный сэр, но я вижу только твое лицо, — сказал Слепец певучим голосом, — наверное, ты в доспехах. Солнце только взошло, и они еще не успели нагреться. Когда нагреются, я их увижу.

— Ты видишь? — поразился Рональд.

— Еще как! — ответствовал Слепец. — И даже свет солнца. Правда, не тот свет, что видишь ты. Я зрю еще долго после наступления темноты — но после рассвета не зрю ничего и если бы глядел, то зрил бы зря.

— А зачем тебе фонарь, если он не горит? — поинтересовался Рональд, глядя на удивительного вида лампу, что тот держал в руках. Лампа расширялась раструбом, похожим на глотку диковинного зверя. Чрезмерное, пугающее сходство с глоткой придавал лампе и маленький красный язычок в глубине, едва заметно и беззвучно дрожащий.