Татьяна Тихонова - Дьюри

Еле обозначенная тропинка вилась вниз холма. По узловатым корням кустарника легко было идти, но смрадный дым тянулся удушливо с поля, и тяжело было дышать… Черным саваном висела копоть над выжженной деревней, и целые тучи золы носились в воздухе…

На краю деревни дьюри остановился. Губы его шевелились. И казалось, что он будто разговаривает с теми, кто здесь жил совсем недавно. Словно прощается с ними…

Харзиен выдернул из-за голенища сапога тонкую палочку и чиркнул ею об сапог. Затеплившийся огонек заиграл, затрепетал, то опадая, то вспыхивая…

И потянулись на огонек тени. Они выходили из-под земли, почерневшие, обугленные. Выбирались тяжело, стеная и крича от боли, разевая страшные рты… Тянулись к маленькому всполоху, протягивали к нему обожженые руки, словно хотели согреть свои сожженные тела… Их было множество. Люди молодые и старые, женщины и дети… они все шли и шли к огню дьюри… светлея ликом, теряя страшные раны, они становились прозрачными, легкими. И ветер подгонял их воздушные, невесомые тела, поднимал над землей…

Они кружились вокруг меня, незнакомые, что-то говорили мне, просили о чем-то, я слышала гул их голосов, или это ветер поднялся над пепелищем и образы умерших пришли ко мне средь бела дня?.. И больше ничто не держало эти тела. Словно страшная тяжесть темной смерти покидала их, оставалась здесь, в руках дьюри. Будто огонь, зажженный им, поднимал их все выше и выше. И каждый норовил задеть его. Они прикасались к нему, шептали на ухо свои тайны, а он кивал им в ответ. И лишь шептал иногда:

— Свет с вами… Прощайте…

Ноги уже не держали меня. Сев прямо на траву, я все смотрела и смотрела на него. И потеряла счет часам и минутам.

А тени становились все светлее, словно страшный жар покидал их. И они уходили вместе с легким вечерним ветром, пришедшим из леса и сливались с небом…

Наконец, дьюри словно очнулся. Он посмотрел на меня и тихо сказал:

— Надо идти…

Часть 4

1

Идти, так идти… Надо, так надо… По выжженной земле, по дороге, петлявшей между бывшими домами, между сгоревшими скелетами людей и деревьев, по тропинкам, по которым еще утром, может быть, бегали смеющиеся дети…

Однако идти нам пришлось недолго. Едва миновав пожарище и пойдя по полю, по высокой траве, клонившейся к земле тяжелыми желтыми колосьями, я вновь потеряла из виду дьюри. Он пропал, словно сквозь землю провалился, и опять я поняла, что меня тоже нет… Он вновь, почувствовав опасность, сделал нас невидимыми…

А металлический, глухой звук полз уже навстречу нам издалека, оттуда, где поле текло желтыми волнами у горизонта. Черная точка, сначала еле видимая, теперь становилась все больше. Вот уже стали различимы правильные линии тяжелой машины, которая не очень быстро ехала, урча, лязгая гусеницами…

Машина остановилась метрах в тридцати от нас. Внутри нее что-то ухнуло, и от темного корпуса отделилось четыре мощных, длинных выступа-ноги, которые с размаху врезались в землю, зарывшись в нее, точно сваи, метра на полтора.

А литой корпус продолжал делиться и множиться на наших глазах. Все новые и новые выступы разворачивались в темнеющем воздухе. Махина, врывшаяся в землю, уже высилась метров на пятнадцать вверх, и, наконец, глухой звук забиваемой сверху сваи разорвал тишину.

И опять что-то скрежетало и разворачивалось внутри адской машины. Она вся сотрясалась и визжала металлическими механизмами, а я смотрела на ее силуэт в темнеющем небе, и жутко становилось мне… Нефтяная вышка… Ну и что же такого? Ерунда какая… Только она была словно живая эта нефтяная вышка.

Вот она, будто передумав, выдернула бур из земли и, выдрав ноги, и задрав их кверху, лязгая гусеницами, отъехала еще метров на десять от нас и вновь ухнула всеми четырьмя своими ступами в желтые колосья. Опять ее жало впилось в землю, и затряслось, натужно урча… И снова выдергивается бур, задираются ноги, и адское создание в этот раз сворачивает к нам…

Тяжелый металлический бур ухает где-то совсем близко от нас, а шелохнуться нет никакой возможности, в этом колышущемся золотом поле, в ранних вечерних сумерках каждое наше движение как на ладони…

Машина вновь поднимает бур, и он со свистом разрезает воздух почти над нашей головой… Дьюри выдергивает меня из-под него, тянет к лесу, стараясь обойти монстра сбоку… Но вот корпус его вздрагивает и разворачивается вслед за нами, — он увидел нас, или почуял… Железная клешня отделяется от него и клацает передо мной в воздухе металлическими суставами… И снова Харз выдергивает меня из-под нее…

Бежать по рыхлой земле тяжело, но все-таки из последних сил я бегу, не вижу дьюри… Падаю… Пытаюсь развернуться, слыша за спиной совсем рядом железный лязг… Неужели, не успею даже встать…

Белое крыло хлещет больно по лицу…

Что это уже все? Уже ангелы? Не-ет, я так не хочу!!!

Но кто-то с силой меня дергает за шиворот, выхватывая из клешни взбесившейся машины… Ее бур со свистом разрезает воздух, нацелившись в небо…

Белый конь расправляет крылья, несколько раз касаясь копытом корпуса машины, вставшей на дыбы… легко проходя по нему… избегая клешней, мечущихся вокруг, поднимается в небо белой стрелой на сильных крыльях…

И огромная трещина змеится по полю, разрывая его на части. Там, где только что были мы, земля трескается, рвется, ползет обвалами под тяжелыми гусеницами… Корпус механического монстра заваливается сильно вбок. Собственный вес ее тянет вниз, туда, в бездну, раскинувшую свои черные объятия…

Я сверху смотрю на проваливающуюся вниз махину, вязнущую в темноте. Земля осыпается вслед за ней, сыплется и сыплется на нее, и вот уже ее словно и не было… Лишь полузасыпанный ров чернотой прорезывает светлое поле.

Белые крылья распахнуты в наступающей ночи. Конь летит к лесу, все дальше удаляясь от страшного поля. Все дальше на восток, прочь от краснеющего края неба… И лес волнующимся морем шумит внизу…

Рука дьюри похлопывает коня по изогнутой, напряженно вытянутой шее. Конь всхрапывает, дергает головой. Я вижу его черный, влажный глаз, косящий назад… Они рады друг другу. Конь и дьюри…

— Как он здесь оказался, Харз? — спрашиваю я, обхватив дьюри руками сзади.

— …ждал… — донеслось до меня сквозь шум крыльев.

2

Внизу на многие километры тянулся лес. Вечерние сумерки поднимались от его темнеющих вершин вверх, тянулись туманными сизыми клочьями, словно чьими-то холодеющими час от часу руками, сочились влажной, сосновой прохладой. Ночь ложилась темнотой на землю. И вот уже черное стылое небо лишь вокруг. Холодно.