Варвара Мадоши - Драконье Солнце

— Итак, ну где же подземный ход?! — нетерпеливо воскликнул я. — И главное, скажи мне, он проходит через подземелье замка? Место, где держат узников?

— Проходит, — тут же отозвалась саламандра. — Узников я чую. Их двое. И Большой тоже там, среди узников. А ход — он вон там.

И она махнула изящным хвостиком куда-то налево. Я обернулся в ту сторону и чертыхнулся: алый кончик, похожий на раздвоенную пику, совершенно четко указывал на дверь чулана с запасными котлами. Пришлось часть утвари оттуда выгребать — захламленность этого местечка служила показателем, что о существовании хода ни бургомистр, ни нобли ничего не знали, а то, конечно же, не позволили бы его так заваливать. Самое отвратительное, что делать это приходилось очень осторожно: было бы крайне неприятно, если бы кто проснулся да и кликнул стражу, приняв меня за вора. Вот уж поистине бесславное завершение великой эпопеи!.. Хорошо хоть, Агни мне подсвечивала вместо фонаря, не забывая, правда, возмущаться столь утилитарным использованием ее чудесной сущности.

Наконец, мне удалось разгрести среди грязных старых котлов проход к дальней стенке, нащупать дверь, ибо увидеть ее было невозможно, и — о чудо! — даже открыть ее (для этого надо было провернуть один из камней вокруг себя). Повезло, петли не слишком заржавели.

Некоторое время подземный ход шел полого под уклон, потом расширился, потом появились ступеньки, а каменная кладка стен сменилась необработанной скалой. Я понял, что нахожусь уже под фундаментом ратуши, в глубине скал, на которых стоит Адвент.

Немного погодя я увидел сбоку проржавевшую дверь, запертую с моей стороны на засов. Агни подтвердила, что темницы с пленниками и загадочный Большой — кто это такой, у меня по-прежнему не было ни малейшего представления, — находятся именно за ней.

— Полезай обратно в бутылочку, — приказал я саламандре.

— Но, Стар!

— Никаких «но». Мне предстоит работа. Зачем шокировать тобой нормальных людей?

— Между прочим, я красива! — с обидой в голосе произнесла саламандра.

— Я знаю, огонечек. Ты лучше всех. Просто не все достаточно хороши, чтобы понять тебя. Надо быть снисходительными к чужим слабостям.

— Кому это «надо», — сердито пробурчала саламандра, но все-таки нехотя залезла в пузырек. Я тщательно заткнул отверстие пробкой.

На самом деле ей там вовсе не скучно. Как-то, когда у нее было хорошее настроение, Агни призналась мне, что в пузырьке она просто засыпает. Так что совесть меня особенно не мучает.

Большого я не боялся. Во-первых, я вообще бояться не люблю, а во-вторых, восприятие Агни таково, что она запросто может обозвать Большим какой-нибудь особо древний камень. Или, скажем, что-то, чего я ни ощутить, ни заметить не могу, а, стало быть, и напрягаться нечего.

Пузырек я сунул в карман, а затем решительно отодвинул засов.

2. Записки Астролога

Иногда я сомневаюсь в правильности своих поступков. Не в сегодняшнем случае. Сегодня я точно знаю, что действовал как должно. Такое приятное чувство. И от этого приятного чувства хочется волком завыть на луну, что издевательски подмигивает мне из забранного решеткой оконца под потолком. Потому что оно совершенно неправильное.

Да, девушку я спас, и не дал обряду вызова духов превратиться в массовую бойню. Двое убитых — это, поистине, малая кровь. Однако шаманку все равно казнят завтра, и, вероятнее всего, прямо у меня на глазах. Бургомистр Фернан достаточно зол, чтобы казнить ее первой и дать мне возможность полюбоваться на всю тщетность моих усилий.

Никто не должен умирать. Это несправедливо.

Я ходил по камере взад-вперед. Не очень-то большое пространство: три шага в длину, четыре шага в ширину. Больше гроба, но ненамного. Потолок высоковат — не допрыгнешь. До окошка не дотянуться тоже, хотя никакой пользы мне бы от этого окошка не было — между прутьями нельзя даже руку просунуть.

Правда, есть еще и вход…

Это тяжелая чугунная решетка и с замком. Решетка лучше, чем сплошная дверь: за ней виден кусок коридора, с поворотом. Там наверху еще одно окно, я знаю… когда меня привели сюда, оттуда падал луч света. Спустя некоторое время луч из белого стал желтым, еще немного позже — розовым, потом иссяк совсем. Наступила ночь. Со стороны моей камеры взошла луна, то же окно, по всей видимости, было прикрыто тенью какого-нибудь строения, поэтому оттуда даже самого слабого отблеска не проникало.

Ничего. Через несколько часов свет прольется и с той стороны. Серый, тусклый свет дождливого утра: если я что-нибудь понимаю в народных приметах, дождливая погода зарядила теперь надолго. А потом меня выведут и вздернут, как хозяйки вздергивают колбасу под потолок коптиться.

Я сел на солому, наблюдая луну, и принялся насвистывать сквозь зубы. Насвистывал я колыбельную, которую тетя Ванесса все время пела мне и Рае. Под нее хорошо думалось.

Думалось о том, что необходимо каким-то образом спасти маленькую шаманку. Ей умирать вовсе не обязательно. Но что я могу сделать?… Мои обещания помочь Адвенту с армией уже не действуют: отчаянием бургомистр, кажется, доведен до такого, что он даже перестал надеяться. А может, кто-то нашептал ему, что астрологи таки не всемогущи. Какие еще могут быть варианты?… Например, мне удастся договориться с кем-то из тюремщиков…

Нет, не выйдет. Кормить меня наверняка уже не будут, так что тюремщиков я увижу только перед самой казнью — слишком поздно. Кроме того, никто из них не обладает ни достаточными возможностями, ни достаточной властью, чтобы спасти девушку… Да никто и не преисполнится к ней нужной степенью сочувствия. Цвета ее кожи будет достаточно, чтобы отпугнуть любого потенциального сострадальца.

Я смотрел на серебряную Луну в моем окне. Эй, старая знакомица, владыка подсознания, сокрытых возможностей и внутренних страхов! Может быть, решишься мне помочь?… Или мне следует обращаться к Плутону?[12]

И тут я краем глазом заметил за решеткой позади меня желтое пятно света. Эй, погодите, еще рано светать!

Я быстро, одним движением обернулся. Фонарь! Там, по коридору шел человек в длинном черном плаще и с фонарем. Сперва, конечно, я видел только пятно света, потом, когда он приблизился, я сумел разглядеть человека несколько лучше. На голову у него была нахлобучена расхлыстанная шляпа с облысевшим пером, чья плачевная форма говорила о долгой и полной приключений жизни. Рука, которая держала фонарь, была крепкой, вероятно, загорелой, но слишком изящной, чтобы ее можно было принять за руку крестьянина. Сапоги незнакомца, выглядывающие из-под плаща выглядели поношенными, то же относилась и к штанам. Рубашку или камзол я разглядеть не мог, но сомневался, что они отвечают последним веяниям моды. И при всем том плащ его оттопыривали ножны с длинным мечом.