Марина Вишневецкая - Пусть будут все

Если взять Комарово и взять больничку – и соположить. Это ведь только на первый взгляд – день и ночь. На даче у Вячековых стариков, Лере, мягко говоря, не обрадовавшихся, приличия из последних сил соблюдавших, но этим только подчеркивающих все неприличие ее появления, тем не менее было это чувство потока – твоего пребывания, да, можно сказать, в небесной реке. И пусть в глазах Ариадны Васильевны постоянно читалось, что имя этой реки Коцит – а глаза у нее были удивительной, почти Вячековой глубины, только в синеву и застенчивость или вдруг в какую-то уже нездешнюю грусть – и глазам этим было так трудно не верить, но стоило Лере встать от обеденного стола, и не было такой стрекозы, мухи или травинки, которая бы не звенела о том, что все они плывут вместе с ней в потоке сияющей и возвышенной несвободы, неутолимой, но насыщающей, деятельной, но праздной… Праздной в том смысле, что все давалось даже слишком легко, а проживалось, словно натруженное, сытно и празднично. Вымытые полы бликовали, будто только что законченная картина – Рембрандтом законченная или Веласкесом, а иначе краски и блики никогда бы так не легли. Десятки перепечатанных для Вячека и разложенных перед ним страниц (кажется, целиком посвященных расшифровке цепи ДНК) плыли по глади медового вечера яблоневыми лепестками… А Вячек, над ними склоненный, гудел, словно шмель: ТТАГТЦААТТГА… – вот и все основания жизни: ритм, заумь, палиндром!

А эта безумная нежность несмотря ни на что к Ариадне, к ее перманенту, к вывязанным крючком воротничкам и панамам, к холеным маленьким ручкам (по хозяйству ей помогала толстая девушка Рая, за садом смотрел садовник) – несмотря даже на случайно подслушанный в первый день разговор. Лера рвала малину в нескольких метрах от окна, которое вдруг распахнулось. И Ариадна со вздохом сказала:

– Я-то считала, раз поздний ребенок, будет хотя бы благоразумным!

На что Георгий Георгиевич – чуть слышно, из глубины:

– Хм-хм… И благонравным?

– Мой дед был священник! И если бы не твоя дражайшая советская власть!..

– Да, Ридочка, его бы не расстреляли…

– Я говорю о другом! Славик вырос бы в иной атмосфере, иным человеком… Как он мог привезти ее к нам? Как он мог!

– Говори, пожалуйста, тише.

– В мой дом. Гера, в твой дом!

– Лично я это воспринимаю как акт доверия.

– А Коля и Валя при живом отце пусть сделаются сиротами?

– Каждый молодой человек имеет право “налево”. Девушка ладная, девушка симпатичная.

– Скажи еще: благонравная! Я не должна была их принимать… Мы не должны!

– А знаешь ли, что такое моногамия у лебедей? Создание пары на несколько лет. А мы говорим, лебединая верность. И ставим в пример человеку!

– От слова “моногамия” уйду вперед ногами я… Что ты так смотришь? Это Славик – на первом курсе.

– В конечном счете выбор между полигамией и моногамией у гоменид – это вопрос обеспечения самцом потомства.

– О, ты в своем репертуаре! А я не хочу, чтобы мои внуки да при живом отце!.. Но, знаешь, что я скажу тебе, Гера? У этой девицы брошенность написана на лице. Хорошенькая, да, но жалкая! Всем подряд улыбается, как дельфин.

– Говори, пожалуйста, тише.

– Всем подряд, даже Рае! Нет и нет, она среди нас не жилец.

А малина во рту так и таяла, а слезы стояли-стояли в глазах да как полились. Но чувство, что от тебя уже ничего не зависит, что слезы вливаются в тот же небесный поток – или в реку Коцит? неважно! не тебе выбирать! – все равно было слаще распаренной на солнце малины. И да, в этом смысле в больничке происходило похожее: не тебе было знать и решать. А только угадывать, и бросаться, и радостно делать.

Даже Митрич, напомнивший о себе в Комарове, как только Вячек открыл чемодан: неистребимым котовым духом оказались пропитаны две футболки, сорочка, трусы, а главное – чемоданная шелковая подкладка – даже Митрич, казалось, излил свою мстительную струю в ту же самую реку страсти, нежности и любви – реку жизни.

Нет, что-то все-таки здесь не так…

Запуталась ты, Опёнкина, недоспала и запуталась. Где Комарово, а где больничка! Где река жизни, а где – вдруг подхвативший тебя поток “да будет не моя, но Твоя воля”? Не было этих слов в больничке, а Чья-то воля была. И исполнить ее можно было только лишь деланием. И оно же оказывалось наградой.

А что Комарово? А вот что: приготовительный класс – как сейчас у Ксеньки с Филиппом. Как у любого, кто входит в жизнь. Потому и слово одно и то же – любовь, а не четыре, как у некоторых язычников, или, кажется, даже пять: эрос, филия, сторге, агапе… забыла… Но если сказать: дорогие Ксенечка и Филипп, вы уж на первой ступени, пожалуйста, не останавливайтесь, а расширяйте круг тех, кого любите, а любовь – ведь это служение, – получится назидательно, даже самонадеянно, словно не у Вячека были в роду священники, а у нее.

Кстати, у Риммы Воротниковой из последнего выпуска была в сочинении эта мысль. Спорная, но не по-детски глубокая: без памяти об эросе скудеет и выхолащивается агапе. Надо найти ее сочинение. Кстати, там в самом начале было забавное: “Земной и мимолетной любви, какую мы находим в рассказах Бунина, в произведениях Андрея Платонова нет. Но это на первый взгляд обнадеживающее обстоятельство оборачивается для героев, даже малых детей, большой бедой”. И если получится это как-то превратить в пожелание: чтобы всего побольше – и любви, и малых детей!..

Телефон. Боже мой! Городской. Ну да, на городской из-за границы дешевле. Я ничего не боюсь. У меня уверенный голос. Уверенный и певучий.

– Але! Я вас слушаю.

– Валера, не спишь уже, да? Валера, але. Валера?

– Ты?

– Ну?

– Шамилик, а почему так рано?

– Хочу знать, что надо. Цветы надо? На выкуп, что надо – конфеты, вино?

– Нет, дети сказали, они всё сами…

– Так, слушай давай. На часах семь тридцать четыре. Я у тебя буду в восемь тридцать, в восемь сорок…

– Шамиленький. Не сейчас, не сегодня! Пожалуйста!

– Валера, проснись! У тебя когда дочь замуж выходит? Я у двери поставлю – и уеду! Всё.

Бросил трубку. Поставит он у двери, как же. У него ключ – он войдет. А тут – Вячек… А тут Шамиль, которому и в раю “лучше Валерик, чем сорок гурий”.

Столько лет ждать звонка – и не поговорить?

Успокоиться и найти сочинение Воротниковой. Это не так уж и сложно. Только забраться на стул. Всё – по папкам. Все папки подписаны. Если бы не цейтнот! А вот, кстати, тетрадка, ах, как кстати, с Ксенькиными детскими словечками и выражениями:

“1 год и 4 мес.

– Скажи “мороженое”.

– Нетю!

…1 год и 11 мес.

– Моя копатка! (лопатка).

…3 года и 9 мес. Вбежала, смотрит, как бабушка говорит по телефону.

Бабушка не без досады: