Елена Хаецкая - Голодный грек, или Странствия Феодула

– А что, – проговорил вдруг желтоглазый, обращаясь к своим товарищам, – ведь это тот самый Феодул, который до сих пор бродит в потемках, не в силах уйти от тьмы и не умея прибиться к свету?

Тут Феодул поежился, всеми жилками ощутив приближение большой опасности. Что опасность надвигается серьезная – в этом он, поднаторевший различать ловушки судьбы, не сомневался; не ведал лишь, с какой стороны ждать подвоха.

Второй незнакомец снял с прутика закопченную рыбку и с сожалением поколупал ее пальцем.

– Ни холоден, ни горяч, – заметил он, и Феодул с ужасом осознал, что говорится это о нем, Феодуле.

– Однако вместе с тем и не вполне потерян, – добавил третий мягко, извиняющимся тоном.

– Глуп! – отрезал первый.

– Прост, – поправил второй, а третий возразил:

– Иной раз и прозорлив.

– Бывает добр.

– Но чаще – незлобив по одной лишь лености натуры.

– Ой, ой! – возопил Феодул, закрывая лицо руками. А трое у костра продолжали, словно никакого Феодула рядом с ними и не сидело:

– Не тощ, не тучен.

– Хитростям обучен, а вот к труду не приучен.

– Не сыт, не голоден.

– Не раб, не свободен.

– Духом суетлив, умом болен.

– Мыслями блудлив, душою беспокоен.

– Нет! – воскликнул неожиданно один из собеседников и бросил рыбку в огонь. – Она совершенно несъедобна!

Феодул слегка приподнялся и на четвереньках осторожно начал пятиться назад. Но сколько бы он ни пятился, костер и трое в белой, крепко пахнущей морем холстине не отдалялись от него ни на шаг.

И встали те трое, с громом развернув за спиною сверкающие крылья, и все вокруг вспыхнуло белоснежным светом. Тогда Феодул пал лицом вниз и зарыдал.

Тут один из ангелов чрезвычайно ловко задрал на спине Феодула рубаху и заголил тому те части тела, что обыкновенно и страдают при порке; второй принялся охаживать Феодула прутьями; третий же при каждом новом ударе приговаривал:

– А не лги!

– А не воруй!

– А оставь любодейные помыслы!

Феодул знай ворочался, извивался и бил о песок головой и ногами.

– Не буду я больше лгать! – клялся он слезно, и белый прибрежный песок скрипел у него на зубах. – Не стану впредь воровать! Помыслов же любодейных от века не имел!

– Имел, имел, – сказал тот ангел, что с розгами. А третий продолжал назидание:

– В Бога веруй без лукавства и умничанья! Чти Церковь!

– Какую мне Церковь чтить, – тут же спросил Феодул, – греческую или латинскую?

Ибо желал в этом вопросе наставления, так сказать, неоспоримого, из самых первых рук.

– Хитрее Сил Небесных мнишь себя? – прикрикнул на Феодула ангел. – Какая тебе от Бога положена – ту и чти!

И снова огрели Феодула по спине, да так, что бедняга лишь язык прикусил и более препираться не дерзнул.

Увидев, что Феодул больше себя не выгораживает, поблажек не выторговывает, а просто тихо плачет, отбросил ангел розги и сел рядом.

– Ну, ну, – молвил он негромко, – будет тебе, чадо. Вразумился?

– Вразу… – пролепетал Феодул.

– Отрезвел, умник? – строго вопросил другой ангел.

– Ox… – всхлипнул Феодул. Ангелы переглянулись.

– Врет небось, – вздохнул третий. Другой же, наклонившись, тихо поцеловал Феодула в щеку и шепнул:

– Это ничего. Пусть врет.

Розовато-золотистый свет окутал Феодула, неземное блаженство разлилось по его многострадальному телу, и он заплакал опять – какими-то новыми слезами. Когда же слезы иссякли, увидел Феодул, что лежит на сырой палубе один-одинешенек, основательно выпоротый розгами.

Он сел и со вздохом потер себе поясницу. Ломило везде, особенно же донимало Феодула бедро, словно бы наколотое шилом. Что за странность!

Сплюнул Феодул на палубу – кроваво от цинги; глянул и увидел впереди, в бескрайней водной пустыне, нечто вроде темного сгустка. Присмотревшись, Феодул понял, что это берег, и едва не ополоумел от радости. Вскочил, нелепо взмахнув руками, и прокричал что-то невразумительно. И тут его снова кольнуло в левое бедро, да так сильно, что Феодул визгнул.

– Беги, беги, Феодуле! – расслышал он тихий голос. – Беги, отроче!

Наклонившись, Феодул взял в пальцы заветную персону Божьей Матери, которую он с превеликим благоговением всегда носил у себя на поясе. Желая быть услышанной, она колола Феодула в бедро тонким крестиком, и делала это весьма терпеливо, рукою твердой и умелой.

– За что язвишь меня, Всеблагая? – спросил Феодул, со стоном потирая бедро.

– Беги, неразумный!

– Почему? Зачем мне бежать?

– Лицемерный глупец! Разве не обокрал ты церковь, не лишил попа Алипия последней отрады, когда тайно вынес большой серебряный крест?

– Да… – прошептал Феодул, – Да, обокрал…

– Разве не сулил ты комиту этот большой серебряный крест в уплату за перевозку?

– Сулил…

– Разве не замыслил ты обмануть комита и оставить крест себе?

– Замыслил…

– Так ведь и комит замыслил перерезать тебе горло и сбросить твое тело в волны, а серебряный крест забрать себе!

– Ах, злодей! – возмутился Феодул. Костяная Богоматерь погрозила ему пальцем:

– Сам грешник – другого грешника не осуждай.

– Прости, Всеблагая, – повинился Феодул. – Лишь праведный никого не осудит; грешный же оступается на каждом шагу, точно калека.

– Что попа Алипия ты обокрал – то с тебя не сегодня спросится, – утешила Феодула Богоматерь. – Поспеши, ибо времени у тебя не осталось! Бери крест и спасай свою жизнь, Феодул!

– Не доплыть мне до берега, – усомнился Феодул. И пригорюнился.

Однако тотчас же принялся глазом измерять расстояние от корабля до желанной тверди – не хотелось расставаться с надеждой.

– Маловер! – сказала Богоматерь с укоризной. – Сумел же ты на корабль пробраться – так сумей и с корабля выбраться!

– Ой, ой! Не доплыть мне, не доплыть. Да еще с такой ношей! Потянет меня серебро ко дну, сгину я в волнах.

– Не рассуждай больше, Феодул! Бросай в воду крест и прыгай следом; в сердце же сохраняй веру в безграничную Мою милость.

Тут Феодул засуетился, забегал по палубе. Корабельщики, видя, как он шмыгает то туда, то сюда, только посмеивались да усмехались: знали, как оно бывает, когда впервые пускаешься в такое долгое плавание. Немудрено, что этот Феодул чуть умом не тронулся, после двух недель завидев землю.

Феодул побежал к тому месту, где обыкновенно спал и где проводил большую часть времени, сидя на досках и бездумно грезя – как бы плавая мыслями в пустоте. Побыстрее увязал свое имущество в тощее одеяло. Из-под мотков лохматой колючей корабельной веревки вытащил серебряный крест. С несвязной молитвою бросил все это в бурливые морские воды, а после и сам, жмурясь от ужаса, спрыгнул следом.