Урсула Ле Гуин - Еще одна история, или Рыбак из Внутриморья

– Как-то это… неэстетично, – заметила она.

– Однако же работает, – возразил я.

– Сработало, – уточнила Гвонеш.

За исключением желания доказать дееспособность своего поля, я не имел особой охоты немедленно возвращаться на О. Спалось мне лучше на Be, куда как лучше, однако казенная пища оставалась безвкусной и здесь, а когда я не был занят делом, меня по-прежнему угнетали страхи – неотвязное воспоминание о той кошмарной ночи, за время которой я пролил так много слез без причины. Но работа продвигалась на всех парах.

– Как у тебя с сексом, Хидео? – спросила Гвонеш однажды, когда мы остались в лаборатории одни: я – развлекаясь с очередными колонками цифр, она – дожевывая очередной бутерброд из буфетной упаковки.

Вопрос застал меня абсолютно врасплох. Я прекрасно понимал, что звучит он нахально только в силу свойственной Гвонеш привычки всегда резать правду-матку. Но ведь она никогда еще не спрашивала у меня ни о чем подобном. Ее собственная личная жизнь, как и она сама, всегда оставались для нас тайной за семью печатями. Даже слово «секс» никто и никогда от нее не слыхал, не говоря уже о том, чтобы осмелиться предложить ей развлечение подобного рода.

Заметив мою отвисшую челюсть, Гвонеш, прожевав кусок, добила меня:

– В смысле, как часто?

Я икнул. Понимая уже, что вопрос Гвонеш отнюдь не предложение завалиться с ней в койку, скорее просто некий особый интерес к моему житью-бытью, я все равно не находился с ответом.

– По-моему, в твоей жизни образовалась какая-то морщинка. Вроде лишней складки на брюках, – заметила Гвонеш. – Извини. Сую нос не в свое дело.

Желая уверить ее, что ничуть не обиделся, я выдавил из себя принятый на О церемонный оборот:

– Чту ваши благие намерения, аммар.

Гвонеш уставилась на меня в упор, что случалось крайне редко, – пристальный взгляд серых глаз на вытянутом костистом лице, чуть смягчавшемся к подбородку.

– Может, тебе пора вернуться на О? – спросила она.

– Не знаю. Здесь тоже вроде бы ничего…

Гвонеш кивнула. Она никогда никого ни о чем не переспрашивала.

– Ты уже прочел доклад Харравена? – Темы она меняла с той же быстротой и безапелляционностью, как и моя мать.

Ладно, думал я, вызов брошен. Гвонеш созрела для очередной проверки моего поля. Почему бы и нет? В конце концов, я ведь буквально за минуту могу смотаться в Ран’н и вернуться обратно, если, конечно, захочу возвращаться, а лаборатория потянет расходы. Хотя чартнинг, подобно ансибль-связи, и работает в основном за счет инертной массы, однако установка ПВК-координат, очистка камер и поддержание поля в стабильном состоянии требовали колоссальных затрат местной энергии. Но ведь это предложение самой Гвонеш, стало быть, денежки у нас пока не перевелись. И я решился:

– Как насчет скачка туда и обратно?

– Заметано, – сказала Гвонеш. – Завтра.

Итак – на другой день, свежим осенним утречком, я стою в меловом круге в лаборатории чартена на Be, одна нога здесь, а другая…

…мерцание, радужные круги в глазах, толчок – сердечный спазм – сбой вселенского такта…

…в темноте. Темнота. Темное помещение. Лаборатория? Да, лаборатория – нащупав световую панель, я машинально щелкнул выключателем. В потемках был уверен, что по-прежнему нахожусь на Be. При свете понял – это не так. Я не знал, что это. Не знал, где я. Все вокруг вроде бы знакомо, и все же… все же… Может, биолаборатория? Образцы в банках, обшарпанный электронный микроскоп, на краю помятого медного кожуха товарный знак в форме лиры… Стало быть, я все-таки на О. В какой-то лаборатории одного из зданий Научного центра в Ран’не? Пахло, как обычно пахнет зимней ночью во всех старых зданиях Ран’на, – дождем и сыростью. Но как мог я промахнуться мимо приемного контура, тщательно прорисованного мелом на полу лаборатории в Тауэр-Холле? Должно быть, сдвинулось само поле. Пугающая, невозможная мысль.

Я был обеспокоен, ощущал сильное головокружение, как если бы мое тело действительно перенесло некий мощный толчок, – но не испуган. Сам вроде бы в порядке, все части на месте, руки-ноги целы, и голова тоже пока на плечах. Небольшой пространственный сдвиг? – подсказывал мозг.

Я вышел в коридор. Может быть, я сам, утратив ориентацию, выбрался из Чартен-лаборатории, а очухался уже в каком-то другом месте? Но куда смотрел мой доблестный экипаж? Ведь они все были на вахте. К тому же с тех пор прошло, должно быть, немало времени – предполагалось, что я прибуду на О сразу после полудня. Небольшой темпоральный сдвиг? – продолжал выдавать свои гипотезы мозг. Я двинулся по коридору в поисках Чартен-лаборатории, и это было точно как в тех мучительных снах, когда ты лихорадочно ищешь совершенно необходимую тебе дверь, но никак не можешь ее отыскать. В точности как во сне. Здание оказалось давно знакомым – Тауэр-Холл, второй этаж, – но никаких следов нужной мне лаборатории. На дверях таблички биологов да биофизиков и повсюду заперто. Похоже на глубокую ночь. Вокруг ни души. Наконец, заметив под дверью свет, я постучал и открыл: внутри усердно таращилась на библиотечный терминал юная студентка.

– Простите за беспокойство, – обратился я к ней, – не подскажете, куда девалась лаборатория чартен-поля?

– Какая-какая лаборатория?

Девушка никогда о такой не слыхала и растерянно пожала плечами.

– Увы, я не физик, учусь пока только на биофаке, – молвила она смущенно.

Я снова извинился. Меня начинало поколачивать, как в лихорадке, усилилось и головокружение. Уж не затронул ли и меня пресловутый «хаос-эффект», пережитый экипажами «Шоби» и, предположительно, «Гэльбы»? Неужели и мне предстоит теперь видеть звезды сквозь стены или, к примеру, бросив взгляд через плечо, обнаруживать Гвонеш на О?

Я справился у студентки, который час.

– Предполагалось, что я окажусь здесь в полдень, – зачем-то пояснил я.

– Без пяти час, – ответила девушка, бросая взгляд на терминал. Машинально я повернулся туда же. Табло высвечивало время, декаду, месяц и год.

– Ваши часы врут, – сказал я.

Девушка встревожилась.

– Год установлен неправильно, – пояснил я. – Дата. Она должна быть совсем другой.

Но ровное холодное свечение цифр на электронном табло, округлившиеся глаза собеседницы, биение моего собственного сердца, запах влажной листвы – все, все подсказывало мне: часы не врут, теперь именно час пополуночи дня, месяца и года, минувших восемнадцать лет тому назад, и я нахожусь здесь и теперь, на другой день после того дня, упомянув о котором в начале повести я употребил слова «однажды, давным-давно…»

А темпоральный сдвиг-то посерьезнее, чем казалось, – возобновил свою активность мозг.