Алексей Тихонов - Разведчик с Острова Мечты

— Лучше смерть, чем рабство у таких жалких тварей!

— Никаких препятствий. — Хардай не менее молниеносно покончил и с ним.

Оставшиеся два варвара сломались — медленно, точно стыдясь собственной слабости, заговорили. По сути, они лишь подтвердили услышанное на берегу. Видимо, в каких-то лагерях гердонезских беженцев тоже готовили юношей для вооруженной борьбы с захватчиками. Пронюхав о том, Гонсет и организовал тайный карательный отряд. Набранный из лучших воинов гарнизона, он играючи, без потерь прошелся вдоль побережья, сметая все подряд. Об особенностях очередной жертвы никто до сих пор не догадывался, глаза мелонгов доказывали это вернее клятв. Разошлись мнения о реакции на исчезновение отряда. Один из пленников предположил, что за ними вышлют засекреченную поисковую экспедицию, второй сомневался, намекая на уже известные политические и дипломатические затруднения Гонсета.

В любом случае необходимо было тщательно замести следы. Через неделю, как и обещал мастер Кане, Бойд увез двух мелонгов с тремя пособниками в глубь страны. Там на бесчисленных железных, медных и соляных рудниках постоянно ощущалась нехватка рабочей силы. Официально здесь трудились, главным образом, осужденные на каторгу преступники, однако редкий человек выдерживал в шахте и год. Если учесть чудовищные условия жизни, это не удивительно. Между тем Валеста требовала все больше минералов, и в конце концов горное начальство втихомолку принялось скупать рабов где попало. Платили немного, зато не любопытствовали, откуда взялись невольники в королевстве, давно заклеймившем работорговлю.

На разговоры вне лагеря об этих событиях наложили запрет. Пришлось избавиться и от корабля мелонгов, как ни облизывались на него рыбаки, — вечером судно отогнали на пару миль в море и затопили. Еще сложнее дался следующий шаг. Настойчивым призывам Иигуира к гуманности не вняли, лагерь не мог себе позволить выхаживать врагов и опасных свидетелей: троих тяжелораненых варваров уничтожили, правда, быстро и практически без мучений. Уроки извлекли также из внезапности нападения. Значительно построжела караульная система, поселение обсадили колючим кустарником, вскоре сомкнувшимся в сплошную стену, а в лесной полосе мастер Кане начал создавать свою смертоносную сеть ловушек и западней.

Погибших ребят похоронили тут же, на краю леса, рядом с местом боя. Хотя все они являлись крещеными единотворцами, идею о приглашении священника отвергли сразу — истории с карателями надлежало раствориться без следа. Необходимые обряды тогда проделал мессир Иигуир.

Оглядываясь назад, Шагалан мог бы сказать, что тот удар он и остальные колонисты перенесли на удивление безболезненно. Сама по себе гибель товарищей шокировала мало: они всякого повидали, ко многому себя готовили, да и обычная детская легкомысленность в вопросах жизни и смерти давала знать. Потеря же, как ни цинично это звучит, оказалась небольшой — друзей оставалось еще полно. Ярче отложилось то, как они в первый раз почувствовали своего врага, а заодно и свою все умножавшуюся силу. Их явственно коснулось мертвящее дыхание грядущей войны…

Шагалан вынырнул из потока воспоминаний, словно из воды. Отряхнул с волос лесную труху и внимательно осмотрелся. Он здорово удалился от лагеря, но края определенно были знакомые. С минуту старательно вертел в уме окружающую картинку, не выделявшуюся из окрестностей: те же папоротники, те же кусты, несколько сосен, никаких особых примет, типа поваленных стволов, лишь особое сочетание обычного. И наконец, вспомнив, едва не хлопнул себя по лбу. Неспешно обогнул плотный ком кустарника, поднырнул под лапы огромной ели. Там, невидимая извне, приютилась скромная землянка. Юноша откинул ногой скопившийся у порога мусор и осторожно забрался внутрь. Он не был здесь уже года три, да и вообще никто не наведывался сюда давным-давно: в нос ударило запахами сырости, прения и какого-то зверья. Крохотная, совершенно пустая каморка три на четыре шага. Он провел рукой по потолку, ощупал пальцами податливую скользкость гниющего дерева. Еще лет десять, и стены обрушатся, превратив землянку в заурядную впадинку. А ведь в свое время тут перебывали почти все ребята, поочередно принимая посвящение в лесной келье.

Их, выросших в шумной ватаге сверстников, никогда не имевших возможности по-настоящему уединиться, полное одиночество оглушало, выбивало из колеи посильнее любого шокового упражнения. Вдобавок землянка замуровывалась снаружи, и человек оставался один на один с собой, даже звуки леса едва проникали. Шагалан навсегда запомнил те ощущения: плотный полумрак, изредка переходящий в темноту, и ватная тишина, только с тупой размеренностью стучат капли воды по дну плошки. Все, что можно сделать, — сесть и уйти в себя, натренированный годами разум охотно погружался в прозрачную зыбь небытия. Вскоре человек терял чувство времени, равнодушно замечал смену дня и ночи, исчезало и чувство голода. Глоток воды, короткая разминка, и снова в блестящий, яростный полусон-полуявь. Подобно гусенице, узник терпеливо томился в своем коконе, приближая момент перерождения. Обычно у тщательно подготовленного человека это занимало от четырех до восьми дней. Потом он вышибал плетеную дверь и возвращался обратно в яркий, звонкий мир, но возвращался изменившимся. Изменившимся целиком и безвозвратно. Сам Шагалан провел тогда здесь неделю…

Юноша потоптался на месте, поковырял ногой остатки сгнившего пола, а затем решительно опустился на них коленями. Стоило устроиться поудобнее, как, повинуясь давно и прочно усвоенному порядку, заработал механизм медитации. На сей раз гость вслушивался в себя — ему нужно было именно «эхо тишины», называемое иногда «убийцей чувств». Медленно скользили вослед неугомонному солнцу блики и тени, а он все продолжал свое непонятное для посторонних, но сосредоточенное занятие. Шагалан никому не рассказывал о пережитом три с лишним года назад, да и вряд ли сумел бы описать те переживания, если б и захотел. Сейчас получилось заметно легче. Вернулся в реальность он прежним, спокойным и уравновешенным. А то и лучше прежнего. Вот только возвращение ускорил едва уловимый зов чувства опасности.

Тень коснулась его кожи или колыхание воздуха, шорох или чуждый запах проник извне… вероятно, все указанное сообща подняло тревогу. Шагалан, медленно разлепив веки, глянул сквозь ресницы. У порога землянки стоял волк. Крупный, серый с желтизной, отъевшийся самец, не сходя с места, раскачивал лобастой головой, изучал непрошеного гостя. Видимо, здесь у него размещалось привычное лежбище, и он ни с кем не намеревался его делить. Даже с таким страшным зверем, как человек. Шагалан открыл глаза полностью. Теперь он и волк пристально смотрели друг на друга. Много раз юноша наблюдал знаменитый взгляд хардая, однако ныне впервые со всей остротой ощутил, что смотрит так сам. В его взгляде не было ничего: ни страха, ни гнева, ни жестокости, ни доброты. Не было и расчета возможных действий — он был готов ко всему. И очень похожие глаза взирали в ответ. Похожие, но, наверное, не столь готовые идти до конца, ибо через пару минут молчаливой борьбы волк фыркнул и опустил голову. Боком, боком он двинулся в сторону, еще пытаясь сохранить достоинство, хотя, безусловно, уступая более могучему сопернику.