А. Кокоулин - Северный Удел

Надо же, помню!

Дробный топоток торопится навстречу. Барышня бежит, посекундно оглядываясь назад. Солнце окрашивает воздушное платье в тревожно розовый цвет.

Ах, она прекрасна, но слепым мотыльком летит прямо на меня.

Отступаю в сторону. Ловлю? Ловлю локоток.

— Что же вы, девушка!

Блеск глаз. Приоткрытый рот.

— Он! Он!

Я успеваю заметить треснувший, оголивший кожу рукав.

— Бастель!

Рык нагоняет девушку.

Издавший его сотник выплывает из тени кипариса и мягким шагом подходит к нам.

— Бастель, ты поймал ее!

Жапуга пьян.

Но не так, чтобы не чувствовать ни ног, ни головы. Шаг пружинист, углы губ вздернуты в улыбке, грудь ротмистра распирает азарт погони.

Белая рубашка, песочного цвета панталоны.

— Господин сотник!

Жапуга тянет руку к девушке, не обращая внимания на окрик. Приходится встать между. Лоскут от рукава остается у сотника в пальцах.

— Шустрая!

— Еще шаг, господин сотник!

Барышня — за спиной. Икает. Ладонь — на эфесе сабли.

Жапуга кривится и машет на меня словно на мошкару:

— Фу ты, Бастель! Сгинь.

Сонно шелестит акация. Тучка набегает на Южный крест.

— Хватит, ротмистр, — говорю я. — Идите спать.

— Что-о? — Жапуга сужает глаза. — Спать? Дуэлировать! Здесь и сейчас!

Он ищет свою саблю и находит ее со второй попытки в сместившихся ножнах.

Зачем я киваю, зачем соглашаюсь — не помню. Рука сама отталкивает барышню в направлении каменных ступенек вниз, к тропке в центр городка.

— Только без этих ваших фокусов с кровью, — покачивается на носках Жапуга.

— Я чту дуэльный кодекс.

Слова вязнут в сознании, как в патоке.

Чту… кодекс…

Глава 4

Уснуть больше я так и не смог.

Поворочался, потерзал пуховое одеяло, встал.

К маленькому окошку нумера прикорнула ночь, бледная, северная, плыл за стеклом туман, или это Леверн плыл в тумане, снявшись с места, все могло быть.

Чуть серебрились покатые крыши, у закрытой чугунными воротами арки темнел пустой шарабан. Тихо. Сказочно. Никого.

Часа два, наверное.

Я накинул мундир на плечи, зажег свечу, схлопнув шторы, подсел к письменному бюро.

Огюм Терст учил меня: «Появилось свободное время — приведи мысли в порядок». А нынешнее мое положение как раз этого и требовало.

Из-под крышки бюро я достал листы писчей бумаги, чернильницу и перья.

Офицер тайной службы записей не ведет. Даже тайнописью. Даже кровью. Даже если никто не может подглядеть. Мало ли что. Поэтому я рисую.

Виньетки. Узоры. Черточки.

Первой лист украсила виноградная лоза. Тонкая, в завитушках, с пятипалым листом. Виноградинки — черная мелочь — одна, две, три… шесть.

Я покусал ноготь.

Шесть месяцев. Полгода, значит. Меровио Штольц, первая жертва. И секретарь Громатов, его убийца.

А многочисленное семейство Штольцев? Они, получается, все живы? На них нападений не было? Похоже, нет. Сагадеев наверняка рассказал бы. Тем более, тогда фамилия не была под полицеским присмотром и, если не Громатову, то кому-нибудь другому ничего не мешало расправиться со всеми последовательно или разом.

То есть, важно было убить именно старика?

Я нарисовал черный пожухший листик. Интересно. Увижу ли дальше хоть какую-то связь с другими и с самим собой?

Стоп. Не торопиться.

Иващин. Через три месяца.

Рядом с пожухшим листиком я вывел короткую кривую.

Сразу вопрос: почему такой перерыв? Белокурый опиумист Иващин был не в пример доступнее того же Штольца. Что мешало в то же время убить и его? В чем задержка? В исполнителях? Или в чем-то другом? Может, в отсутствии информации?

Я окунул перо в чернильницу.

Значок вопроса царапнул бумагу и тут же превратился в улитку, ползущую по своим делам.

Федор Иващин, кстати, был не глава семьи, третий ребенок, пусть и с правом прямого наследования. Могло ли у него быть что-то общее со стариком Меровио Штольцем? Встречались ли они? Может, интересовались одним и тем же?

Я вздохнул.

Приходилось надеяться, что обер-полицмейстер уже собрал всю необходимую информацию. Иначе завязну, депеши туда, депеши обратно, опросы, доклады, показания…

А еще нужны помощники и быстрые контакты в любое время. Если не с самим Сагадеевым, то хотя бы с тем, кто может принимать решения.

Теперь — Поляков-Имре.

Кружок рядом с кривой — пусть будет он. Чуть-чуть штриховки — и похоже на монету с герба. Вторую улитку вопроса? Да пожалуйста.

Ползи, милая.

Третье убийство отстоит от второго на месяц. Прогрессия? Или просто появилась возможность?

Насколько знаю, Поляков-Имре не очень ладил со стариком Штольцем, кто-то кому-то лет десять назад перешел дорогу. Образ жизни вел затворнический. В обществе появлялся разве что на именины государя-императора и в день фамилии. Все дела вел из имения. Преферанс с уже сложившимся составом игроков был единственной страстью.

О-хо-хо.

Я встал, скинул мундир на постель, разгоняя кровь в теле, сделал несколько приседаний. Покрутил рукой.

Уже терпимо. Почти не болит.

Тень моя металась по стенам от огонька свечи.

Подобраться к Полякову-Имре тому, кто задумал его убийство, наверняка было проблематично. Принял бы тот незнакомого человека? Вряд ли. А вот своего…

Я снова сел.

Убийцы. Перо разродилось кляксой. Невовремя.

Итак, три черты. Громатов. Неизвестный. И этот, горный инженер… Да, Шапиро.

Что их объединяет? Двое были близки к жертвам. Насчет третьего — неизвестно, мог быть кто угодно.

Потом — Синицкий и Лобацкий. Еще две черты.

Если лейб-гвардеец подходит в близости к императору, то напавший на меня с дядей казначей был лицом случайным.

Так-так-так.

Я почувствовал азарт. Что-то маячило, маячило на границе понимания. Ухватить бы.

Ноготь на мизинце щелкнул под зубами.

Пять убийц. Как минимум, трое с пустой кровью. Предположим, что все пятеро. А что нам это дает? Что дала Громатову и Шапиро пустая кровь? Что дала Синицкому?

Я замер.

Силу. Ах ты ж, Ночь Падения! Силу она дала!

Получилось бы у Громатова без пустой крови убить носителя великой фамилии? Нет! Уж на что стар был Меровио, а настроение и мысли секретаря почуял бы сразу. Громатов не то что ножом махнуть, приблизиться бы не смог.

Высшая кровь — не расхожее словосочетание.

В гостях-плену у Гиль-Деттара я на спор, с завязаными глазами, «держал» двух шахар-газизов, которые пытались расстрелять меня из ружей.

Блистательные шахар-газизы, попадающие в суслика или голубя со ста шагов, бесславно мазали с тридцати.

О, они целились, они намечали: сердце, лоб или горло, они не дыша выбирали спусковые крючки.