Брендон Сандерсон - Обреченное королевство

Светлоглазый развернул коня. На нем был шлем без забрала с закругленными нащечниками и большим пучком перьев сверху. Кенн не мог разглядеть цвет его глаз, но знал, что, как и подобает светлорду, избранному при рождении Герольдами и отмеченному печатью власти, глаза у него должны быть голубые или зеленые, а может, желтые или светло-серые.

Офицер бесстрастно разглядывал тех, кто сражался рядом. И тогда Каладин чудом проскользнул мимо сражающихся и прыгнул на него, подняв копье.

Светлорд закричал, падая с седла, — один из ножей Каладина вонзился ему в правый глаз.

— Да, частично из-за подготовки, — продолжил Даллет, покачав головой. — Но в основном из-за него. Он дерется как шторм, да! А думает вдвое быстрее, чем другие. И иногда движется так…

— Он перевязал мне ногу, — сказал Кенн, понимая, что из-за потери крови начинает нести чушь. Далась ему эта нога. Перевязать — это совсем просто.

Даллет кивнул.

— Он знает толк в ранах. А еще может читать глифы. Странный человек наш командир, очень странный для простого темноглазого копейщика. — Он повернулся к Кенну. — Побереги силы, сынок. Командир не обрадуется, если мы тебя потеряем, особенно если учесть, сколько он за тебя заплатил.

— Почему? — спросил Кенн. На поле боя стало тише, словно большинство умирающих уже сорвало голос от крика. Вокруг были только свои, но Даллет был настороже, опасаясь, что вражеские солдаты попытаются напасть на раненого.

— Почему, Даллет? — настойчиво повторил Кенн. — Почему он взял меня в свой взвод? Почему именно меня?

Даллет покачал головой.

— В этом он весь. Ему ненавистна сама мысль о том, что зеленых пацанов вроде тебя, едва обученных, бросают в бой. Время от времени он выискивает одного желторотика и приводит в свой взвод. Более полудюжины наших когда-то были вроде тебя. — Взгляд Даллета затуманился. — Мне кажется, вы все ему кого-то напоминаете.

Кенн осмотрел свою рану. Вокруг вились спрены боли — маленькие оранжевые ручки со слишком длинными пальцами вцепились в его ногу. Они уже начали покидать тело воина, спеша в другие места, выискивая других раненых. Боль проходила, его нога — и все тело — онемело.

Кенн перевернулся на спину, уставившись в небо. Послышался слабый звук грома. Странно. На небе ни облачка.

Даллет выругался.

Кенн повернулся, выходя из оцепенения. Прямо на них галопом несся всадник на огромном черном коне, в сияющих доспехах, которые, казалось, сами излучали свет. Доспех был сплошной — никаких швов, только небольшие, невероятно замысловатые пластинки. Полный шлем без украшений и позолоченные латы. В одной руке огромный меч, длиной в рост человека. Но не простой прямой меч, а изогнутый, с волнообразной тупой стороной клинка и гравировкой по всей длине.

Рыцарь был прекрасен. Словно произведение искусства. Кенн никогда раньше не видел Носителя Осколков, но сразу понял, что это он. Как мог он принять простого вооруженного светлоглазого за одного из этих величественных созданий?

А разве не Даллет утверждал, что Носителя Осколков не будет на поле? Ветеран вскочил на ноги, скомандовав отделению построиться. Из-за раненой ноги Кенн только и смог, что сесть.

Сильно кружилась голова. Сколько крови он потерял? Он едва мог думать.

В любом случае сражаться он был не способен. С таким врагом и биться невозможно. На латах сияло солнце. А этот великолепный, замысловатый меч! Он словно… словно Всемогущий, ступивший на поле брани.

И кому захочется скрестить меч со Всемогущим?

Кенн закрыл глаза.

Глава вторая

Честь мертва

Десять орденов. Когда-то вы любили нас. О Всемогущий, почему вы забыли нас? Осколок моей души, куда вы ушли?

Восемь месяцев спустя

Каладин, с урчащим животом, протянул руку через решетку за тарелкой бурды. Он пронес свою маленькую миску — скорее чашку — обратно сквозь решетку, обнюхал и сморщился. В грязную серую баланду из пережаренной таллиевой крупы были намешаны засохшие остатки вчерашней еды. Отвратительно, но ничего другого нет.

Передвижная клетка покатилась дальше. Он начал есть, свесив ноги сквозь решетку и глядя на проносящийся мимо пейзаж. Остальные рабы прижали к себе миски, боясь, что кто-то украдет и эти крохи. В первый же день один из них попытался украсть порцию Каладина. Он едва не сломал вору руку. Сейчас все оставили его в покое.

Что его вполне устраивало.

Он ел пальцами, не обращая внимания на грязь. Он не замечал ее уже много месяцев. Воин не мог позволить паранойе одолеть себя. Многих пленников настигло помутнение разума. Но как можно остаться в полном рассудке после восьми месяцев жестоких побоев и голода?

Он победит безумство. Он не будет таким, как они. Даже если не будет надежды на побег. Но одно он сохранит. Да, он раб, но не станет думать, как раб.

Каладин быстро прикончил баланду. Рядом с ним заперхал один из рабов. В клетке их было десять, все мужчины, грязные, с всклокоченными бородами. В их караване, идущем через Ничейные Холмы, три клетки.

На горизонте горело красно-белое солнце, похожее на самое жаркое пламя кузнечного горна. Брызги света проливались сквозь облака, беспечно брошенные на небесное полотно. Холмы, покрытые однообразной зеленой травой, казались бесконечными. На самом ближнем холме танцевала маленькая фигурка, невесомая и полупрозрачная, как бабочка, порхая вокруг растений. Спрены ветра — блуждающие зловредные духи, любящие располагаться там, где они совсем не нужны. Каладин не надеялся, что этот устанет и сам улетит, поэтому, отставив в сторону свою деревянную миску, ткнул в него пальцем.

Спрен ветра, похожий на бесформенную ленточку света, засмеялся и потащил миску прочь. Каладин выругался и схватился за нее. Спрены ветра часто шалили таким образом. Наконец Каладин отобрал миску. Ворча, он бросил ее другому рабу. Тот быстро стал слизывать остатки баланды.

— Эй, — прошептал чей-то голос.

Каладин оглянулся. Раб с темными всклокоченными волосами робко подполз к нему, как будто ожидал, что Каладин разозлится.

— Ты не такой, как другие. — Черные глаза раба глядели наверх, на лоб Каладина, на котором были выжжены три глифа. Первые два образовывали клеймо, их ему выжгли восемь месяцев назад, в последний день в армии Амарама. Третий, совсем свежий, он получил от самого последнего хозяина. Шаш, вот что означал последний глиф. Опасен.