Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева
— Ледовская? — Маркова ещё раз посмотрела на записку. — Но Ледовская, как и вы, здесь впервые. А служебная записка составлена за день до исчезновения Савельевой. И исполнитель… надо же, как интересно…
Оленька напряглась. Маркова была права. Вера не могла написать записку, но это не отменяет того факта, что она хотела её спрятать.
— Она её спрятала, — упрямо повторила Оля. — А значит, она покрывает преступника и должна понести за это наказание.
— Разумеется, она понесёт наказание, — кивнула Маркова, явно о чём-то размышляя.
Это выражение озабоченности на тощем мышином личике не очень понравилось Оленьке, но Ирина Андреевна неожиданно улыбнулась, прогоняя все Олины сомнения.
— Ольга Юрьевна, спасибо огромное за проявленную бдительность. Смею вас заверить, для госпожи Ледовской это дело просто так с рук не сойдёт. И знаете что, — Маркова приподнялась со своего места, аккуратно сворачивая в рулон тонкий пластик служебной записки. — Если вас это, конечно, не затруднит, позовите-ка, пожалуйста, ко мне госпожу Ледовскую. Пусть подойдет к… — Маркова слегка призадумалась. — К двенадцати часам. Да. И, Ольга Юрьевна, знать Ледовской, зачем я её вызываю, вовсе не обязательно, и вообще лучше бы проследить, чтобы она никуда не отлучалась. Я ведь могу на вас в этом рассчитывать?
Оленька презрительно фыркнула. Об этом Маркова могла бы и не говорить.
Глава 3. Ставицкий
— Сергей Анатольевич, вот ещё тут.
Секретарша положила перед ним очередную стопку документов. Отчёты, донесения, служебки, проекты приказов… текучка, вникать в которую не было ни сил, ни времени. Виски сковала тупая и звенящая боль, мучительно захотелось вырваться из душного плена кабинета, из давящих тисков обязательств, стряхнуть бремя власти и ответственности. Убежать, спрятаться ото всех, как в детстве, когда он прятался от взрослых, сливаясь с тишиной детской, среди игрушечных машинок и отживших свой век кукол. Но нельзя. Нельзя…
Массивный стол из тёмного дуба, отполированная до блеска поверхность, геометрическая ровность выдвижных, украшенных резьбой ящичков, гладкие, золотые ручки. Стол высокий, а Серёжа маленький. Его щуплое тело утопает в кожаном кресле, а ноги не достают до пола. Серёжа пытается выпрямиться, тянет, тянет носочки в надежде коснуться вытертого в нескольких местах ковра, светлой шершавой проплешинки на кроваво-бордовом узоре, расплывшейся под правой резной ножкой старого дедушкиного кресла. Кончик языка высунут от усердия, длинная прямая чёлка упала на лоб, лезет в глаза — мама вчера сказала, что Серёжу пора подстригать, — тяжёлые, неудобные очки вот-вот свалятся с маленького носа. Но Серёжа почти дотянулся, почти…
— Сергей!
Бабушкин голос, негромкий, но властный, обжигает, оттягивает как кнутом. Серёжа нервно дёргается, очки падают, бронзовый Пьеро на старинном пресс-папье жалобно кривит печальное лицо.
— Ты уже сделал домашнее задание?
Серёжа не сделал. Он запутался в уравнении. Он ненавидит математику, все эти цифры, минус на минус равно плюс, иксы и игреки, прыгающие из клеточки в клеточку…
— Серёжа, ты должен хорошо учиться. Это твоя обязанность. Ты, как единственный наследник знатной фамилии, не можешь себе позволить расхлябанность и плохие знания. Ты обязан…
Обязан, обязан, обязан… Строчки в учебнике маршируют строгими рядами, чёрные солдатики, ощетинившиеся штыками. Прозрачная слезинка ползёт по бронзовому личику навечно прикованному к пресс-папье Пьеро. А другая слезинка соскальзывает с бледной Серёжиной щеки и падает неаккуратной кляксой на раскрытую тетрадку.
Он обязан. Права бабушка. Он, Сергей Андреев, единственный законный потомок великого рода, обязан.
Сергей придвинул к себе бумаги и принялся подписывать. Он не вчитывался в слова приказов, не глядел на мелькающие перед ним имена и фамилии, просто ставил и ставил на каждом листке свою небольшую аккуратную подпись — маленькую «С» в тени гордой «А», узорную монограмму, придуманную им ещё в юности. И хотя эта текучка и отвлекала его от действительно важного, того единственного, что имело вес и значение, всё же бабушка была права — он обязан…
Сергей отложил в сторону последний приказ и поднял голову на застывшую с дежурной улыбкой секретаршу.
— Мельников подошёл?
— Пока нет. Его помощница говорит, что он ещё не появлялся на рабочем месте — скорее всего, делает обход больниц. Я оставила ему сообщение, что вы его искали, и продублировала его на планшет.
Она ловко подхватила с его стола стопку подписанных документов, прижала к пышной груди, обтянутой белой шёлковой блузкой, сквозь тонкую ткань которой едва заметно просвечивало кружево бюстгальтера. Повернулась, пошла к двери, медленно покачивая бёдрами. Сергей почувствовал, как лоб покрывается испариной, а руки начинают предательски трястись. Он не мог оторвать взгляда от её чёрной юбки, очень узкой, с неприлично высоким разрезом — при каждом шаге выглядывал краешек внутренней стороны бедра, гладкого, ровного, неестественно-кукольного, — от прямой спины, от того места, где не виднелись, а скорее угадывались маленькие металлические крючочки на застёжке ажурного тонкого белья. Ладони вспотели, он схватил платок, нервно скомкал в руках.
В его жизни не было женщины: он так и не сумел переступить юношескую робость, преодолеть скованность и стеснение, побороть страх, замешанный на сладких и постыдных желаниях, справиться с той классической неуверенностью в себе, которая живёт в душах домашних мальчиков, нервных, нерешительных, бесконечно одиноких. И даже теперь, когда в его руках было всё или почти всё, когда каждый вечер рядом с ним находилась юная невеста, укутанная лёгким флёром доступной распущенности, когда каждый день его собственная секретарша, зрелая, опытная, склонялась к нему, чуть ближе, чем следовало, подавая очередные документы на подпись и обдавая сладким и манящим ароматом духов, он всё равно не мог перешагнуть тот барьер, что однажды вырос перед ним. И потому мучился, потел, бледнел и изо всех сил подавлял мучительное желание, заходясь от страха, что кто-то это желание заметит.
— Господин Бельский вас ждёт в приёмной.
— Что? — Сергей словно очнулся ото сна, уставился на секретаршу.
Она стояла у порога, её рука, на тонком запястье которой поблёскивал золотой браслет, лежала на ручке двери.
— Господин Бельский, Алекс Бельский, он уже подошёл. Сказать, чтобы подождал?
— Да, скажите. Пусть подождёт. Пусть, — его голос дрогнул, отскочил от женской, всё понимающей улыбки…
Сергей попытался подняться, но не смог. Его тело как будто вросло в мягкое, глубокое кресло, утонуло в нём, и это уже не он опирался локтями о тёплое дерево гладких, удобных подлокотников, а сами подлокотники держали его крепкой, железной хваткой.
Снова вернулись мучительные мысли, ожила обида, горькая и по-детски острая.
Они все — все, кого он
