Без имени - Demi Urtch
Но Мабья хочет просто увидеть сына. Ей не надо многого, достаточно просто быть рядом. Это так легко и так сладко.
Дайно выпьет её досуха очень быстро, если останется здесь. Особенно если будет следовать этой навязчивой тяге заботиться — а как не следовать?
Выпутавшись из-под одеяла, Дайно тихо садится на постели. Мельком оглядывает свежую одежду на себе.
Может быть, стоит ограничиться этим. Уйти, взяв вещи и человеческую еду — в таком состоянии даже она будет нелишней. Впрочем, в каком — в таком? Сейчас Дайно чувствует себя в разы лучше. Почему нужно уходить оттуда, где хорошо?
Кто-то сказал, они могут стать свободными. Но что из себя представляет свобода? Те, кто не имеют своего имени и носят чужие, ходят по свету веками. Тем, у кого имя есть, хватает и нескольких десятков лет, чтоб погибнуть. Они слабые, страдают от жары и холода, всё время нуждаются в чём-нибудь. Почему нужно опускаться до их уровня? Ради призрачной возможности вести себя только так, как хочется? А как — хочется? Дайно даже сейчас не может сказать, думает ли о том, чтоб уйти, потому что следует своей цели или потому что образ хорошего сына диктует уберечь Мабью.
Может быть, у Дайно ничего своего нет. Только короткий разговор с таким же безымянным — единственным, кто видел Дайно как есть: аморфным, безликим.
Интересно, какими их видели боги? Дайно уже не помнит. Прошло так много времени, почти ничего не осталось. Люди успели оставить богов во фресках и присказках, успели выстроить новый мир — без них. Потом разрушить его и выстроить вновь, очень странный, из битых кусочков. С выжженными пустынями, с горами, в которые случайные встречные сказали не соваться. С новой властью, во многом основанной на праве сильного.
А Дайно всё это время ходит с чужими лицами и именами. Являет всепрощение — когда люди ждут, что их простят. Безжалостность — когда хотят себе молчаливое орудие. Обожает, и преклоняется, и лелеет, и восторгается — и, может, самую малость ненавидит-их-всем-сердцем. Хотя это не точно, кстати, что у Дайно есть сердце.
Дайно становится надёжной опорой. Бьёт в спину, когда кто-нибудь вспоминает правильные слова, чтоб забрать Дайно себе. Умеет танцевать шайтекке, варить гармо, снимать скальп и шить платья — пока это кому-то нужно, а потом снова ничего не умеет. Каждый раз — словно разбиться и собраться заново. И ощущение, что с очередным именем что-то теряется, хотя казалось бы — ну чему там теряться? Чему? Ничего там не было и нет.
Вот теперь даже богов не помнит. Знает только, что боги их никогда не любили как детей, что бы ни говорили легенды. А может, знает только потому, что безымянный кто-то так сказал. Это давно было. И это Дайно тоже потом забудет — наверное, ещё пару десятков людей спустя.
Надо было раньше идти на север.
Дайно устало трёт лицо — совершенно человеческим жестом, не своим. Тихо поднимается с кровати, выходит из комнаты, придержав штору из длинных ниток глиняных бус. Одна короче других едва не вполовину — и Дайно уже почти помнит почему.
Стоило бы взять припасов с кухни, но без всяких разумных причин Дайно спешит к входной двери. На ней красуются старые, явно бесполезные задвижки, а ещё — новый замок с реакцией на браслет. Такие Дайно уже встречались. Может, выйдет открыть без браслета как-нибудь? Дайно проводит рукой над панелью, пытаясь прощупать, как тут реагируют механизмы. Пока только примеряется. Пожалуй, и можно открыть, только провозиться придётся долго. Потратить только-только полученную силу.
Зачем? Чтобы снова идти непонятно куда? Оказывается, ночами так холодно. Тонкая одежда, которой было достаточно раньше, совсем не спасает. А днём потрескавшаяся дорога жжёт даже через обувь.
Мабья едва ли попросит многого. Сын — неплохая роль. Гораздо лучше той, что была у Дайно последние годы.
Прошлого человека звали Эльтахе. Он очень хорошо знал правила и ритуальные фразы. Был рядом и днём, и ночью. Когда кто-то обязан исполнять все приказы, особенно если этот кто-то может больше обычных людей, — это очень удобно. Дайно — тогда не Дайно, конечно, — оставалось с мстительным удовольствием наблюдать, как Эльтахе стареет быстрее обычного, болеет чаще. Но стараниями тогда-не-Дайно у него было достаточно денег и на хорошее лечение, и на курсы омоложения, так что не то чтоб всё это сильно Эльтахе отягощало. Данное им имя было похоже на каркас из жёсткой проволоки, режущей кожу при каждом неверном движении.
Потом появился ещё один человек, Дайно не помнит имени. Он очень гладко улыбался, вежливо говорил и хотел себе бизнес Эльтахе. Даже никаких сделок не нужно было, чтоб это понять. Но главное — этот человек тоже очень хорошо знал правила. Он спросил, нравится ли данное Эльтахе имя, и, получив ответ, вручил нож. Не то чтоб после этого у Дайно был выбор. Но и не то чтоб он отличался бы, если б был.
И вот теперь Дайно идёт на север, не став дожидаться, когда вежливый человек предложит имя от себя. Тот, может быть, ищет Дайно, но сложно найти того, у кого нет лица. Тут можно даже не бояться. Всё-таки уже достаточно далеко, раз здесь и простых правил не знают.
А имя, данное Мабьей, не похоже на проволоку. Скорее на мягкую тёплую ткань, лишь немного душную. Зачем скидывать её с себя, если она помогает не чувствовать холодные ночи?
Дайно оборачивается.
Ну конечно. Мабья проснулась. Когда она не спит, тянет сильнее.
Мабья долго молча смотрит, как будто не знает, что сказать.
— И что ты там делаешь? — наконец спрашивает хрипло и с наносным спокойствием.
«Трачу время».
Дайно прикидывает все возможные ответы. Путается, какой честнее. Выбирает нейтральную полуправду:
— Мне душно. Хочу выйти.
Мабья подходит, вглядывается в лицо. Кладёт на лоб руку — прикосновение даёт чуть больше сил.
— Тебе лучше вернуться в кровать, — говорит Мабья осторожно. — Хочешь, откроем окно.
Дайно кивает. Прежде чем развернуться, Мабья медлит, как будто давит в себе целую кучу всего, что могла бы сказать. Молча и аккуратно берёт за локоть.
Так они и добираются до комнаты — ничего друг другу не говоря. Дайно послушно садится на кровать, а Мабья замирает и снова долго-долго смотрит.
— Тайвов ты сын, Дайно, — тяжело выдыхает вдруг и резко, порывисто опускается рядом, крепко и тесно обнимает. — Тайвов ты сын. Четыре года тебя не было, четыре Гатьевых года! Ни слуху, ни духу…
У неё перехватывает голос,
