Ксения Чайкова - Теневые игры
Это был удар ниже пояса. Разумеется, экселенц не пожелает ссориться с благороднорожденными и, если понадобится, лично отволочет меня в это поместье и отрядит на охрану Торина. А сколько сильных, преисполненных горечи и негодования слов будет сказано об уважении к представителям одной из древнейших фамилий, умении не настраивать против себя работодателей, профессиональной этике и долге… А то и хворостиной можно будет получить, если слишком уж ерепениться да выеживаться начну. Или еще чем-нибудь, не столь легковесным или безобидным. Например, отравленным ножом или дротиком – отличными воспитательными средствами, весьма благотворно влияющими на непокорных хран и хранов и мигом ставящими их на предназначенные им места.
– Это жестоко,- доверительно сообщила я Ирриону, решив попробовать бить на сочувствие. Однако жалость и сострадание благороднорожденным неведомы.
– Я знаю,- спокойно отозвался он,- Итак?…
– Главе гильдии вы все-таки напишите, причем прямо сейчас – он должен знать, что я взялась за выполнение очередного заказа,- с обреченным вздохом сообщила я, приседая и беря на руки Тьму. Вонато, вообще-то не страдающая от излишней стеснительности, была подозрительно тиха и невесть почему не решалась летать в присутствии Ирриона. Тот, правда, величественно не замечал демона, но Тьма все-таки чувствовала себя неудобно и тихонько ползала по ковру. Лапы вонато вообще плохо приспособлены для хождения – эти демоны или летают, или лазают. Поэтому на полу моя красавица чувствовала себя несколько неуверенно, а подняться на крыло и перебраться ко мне на плечи она почему-то не решалась.
Поле тонуло в легкой сизой дымке. Снег слегка скрипел под ногами, но не обжигал холодом и не таял, а вылетающий изо рта парок казался скорее данью общему антуражу зимы, чем естественной реакцией на долженствующую царить вокруг стынь. Коей, к слову сказать, и не чувствовалось совершенно.
Ярких красок не было вовсе. Весь окружающий мир, словно твердо решив быть неприметным, кутался в спокойные пастельные тона – серый, белый, нежно-голубой, светло-лиловый.
Я стояла на припорошенном инеем пригорке с распущенными, летящими по ветру волосами и чуть щурилась, защищая от них глаза. Длинная, до пят, белая рубаха, служащая мне одеянием, надувалась и опадала у ног, как живая. Время от времени я рассеянно оправляла задирающийся подол, без малейшего смущения раз за разом отмечая, что под этим нарядом на мне нет вообще ничего, и вновь запрокидывала голову, глядя на синевато-серое небо в легких перистых росчерках чуть переливающихся под вздохами ветра облаков.
И вдруг я увидела принца на белом коне. Сначала я заметила статное, грациозное животное жемчужно-серой масти и только потом – всадника в полном боевом облачении. Они вынырнули из густого, вязкого, как кисель, тумана, пушистым одеялом окутывавшего звенящую под равнодушно-спокойным небом березовую рощицу. Конь диковато косился на царящее вокруг пасторальное великолепие и с явным неудовольствием хлестал но бокам длинным, тщательно расчесанным хвостом. Всадник его вел себя намного спокойнее: он восседал на спине своего гордого скакуна и просто смотрел в упор, прямо на меня – я ясно видела, как заинтересованно поблескивают его глаза в прорезях забрала. На то, что это действительно принц, а не какой-нибудь обыкновенный бродяга-рыцарь, указывал широкий золотой венец, нахлобученный прямо поверх шлема, да полное отсутствие каких-либо орнаментов и гербов на латах – державные особы в них не нуждаются. Конь, к слову сказать, тоже был вполне достоин наследника какого-нибудь престола – статный красавец, сильный, широкогрудый, породистый.
Парочка эта на фоне рощи и тумана смотрелась чрезвычайно романтично. Я невольно сделала шаг вперед, потом еще и еще один, а затем, поняв, что принц и не думает бежать от меня, скорее наоборот, всячески желает приблизиться, и вовсе пошла вполне уверенно и даже как-то деловито. Иней колко крошился под моими босыми ступнями, но не леденил и не таял, как полагалось бы, а просто рассыпался мириадами крохотных хрупких иголочек, как бы напоминающих о бренности всего сущего. Ветер вновь взялся за свои шалости, но теперь отчего-то почти не интересовался моей рубахой, сосредоточившись исключительно на волосах. Впрочем, я была этому даже рада – усмирять взметывающиеся вокруг лица пряди несравнимо легче, чем на каждом шагу приостанавливаться и воевать со стремящимся взлететь подолом.
Принц тоже не сидел без дела – он тряхнул поводьями, и его конь, отчего-то щеголяющий только в одном седле, а не в боевых лошадиных доспехах и попонах, неторопливо зашагал мне навстречу, словно бы нехотя переставляя ноги и время от времени алчно косясь на кустарник, кое-где выглядывающий из-под покрывающего землю снега и инея.
Только когда мы с принцем сблизились на критическое расстояние, я вдруг почувствовала, как закоченела. С рук и ног, казалось, содрали кожу, а серебристый полог инея затянул уже не только землю, но и мои волосы, глаза и щеки. Кровь перекатывалась по жилам мерзлыми многогранными льдинками, отзываясь жгучей болью во всем еще стремящемся навстречу девичьей мечте теле. "Ничего, вот кто меня согреет",- оптимистично подумала я, выжидающе глядя на всадника. Ну тот меня и не разочаровал: поднял закованные в стальные рукавицы руки и медленным, донельзя торжественным и мелодраматичным жестом снял шлем вместе с символом высшей власти.
Вот тут-то мне и стало тепло и даже жарко: под латами скрывался не гордый наследник какого-нибудь престола, и даже не бесстрашный ратник, не имеющий никакого королевства, но готовый его завоевать, а обряженный в рыцарские доспехи и оттого бестолковый вдвойне Торин!
Золотой венец вдруг соскользнул с воздетого над головой шлема и свалился точнехонько на взлохмаченную макушку счастливо хлопающего глазами всадника. Оказался велик, не удержался, съехал вниз. На секунду повис на левом ухе, потом упал окончательно, и с жутким грохотом остановил свое движение на уровне ключиц Торина, там, где начиналась кираса. Столь необычным и экстравагантным ожерельем не могла похвалиться ни одна придворная щеголиха.
Графенок бестолково улыбнулся и протянул мне шлем. Я, морщась от боли, которую причиняло окоченевшему телу каждое движение, приняла сей оригинальный презент и замерла, не зная, что делать со столь странным и своеобразным подношением. Ну не на себя же его надевать, в самом деле?
И тут на нас обрушилось небо. Оно, пастельное, серо-спокойное, вдруг начало разваливаться на части и опадать вниз огромными кусками, являя под собой страшную, невероятную, непостижимую черноту, на которой остатки прежнего мирного голубовато-опалового цвета смотрелись особенно жалко.
Земля содрогнулась. Низвергающиеся вниз куски небесной тверди рассекли ее на части, снег под ногами начал просто расползаться, белыми языками стекая в разверзнутые на теле поля трещины.
Испуганно вскрикнул покачнувшийся в седле Торин. Взвизгнув, я рванулась вперед, к нему, движимая въевшимся в плоть и кровь инстинктом: клиента нужно защитить – от всего мира, от богов и демонов, как можно скорее, пусть и ценой собственной жизни.
Однако торжественно погибнуть мне не дали: внезапно из провала, больше похожего на бездонную пропасть, чем на трещину в земле, высунулись изящные руки с аккуратными ухоженными когтями и пепельной кожей, ухватили меня за щиколотку и заставили прокатиться по покрытой инеем и небесными осколками траве. На то место, где я только что стояла, грохнулся кусок неба, а руки, явно не удовлетворившись одной попыткой спасения моей жизни, уверенно тянули за ту же щиколотку куда-то в сторону…
Тупая боль в локте стала такой неожиданностью, что я вздрогнула, невольно охнула и… проснулась.
Перед глазами застыли прихотливые светло-желтые разводы дорогого пушистого ковра. И отчего это я валяюсь на полу?
Впрочем, все понятно. Похоже, великого потрясения, вызванного жутким содержанием сна, моя душа не вынесла и в едином порыве столкнула полусонное тело с кровати, чем поспособствовала ушибу локтя и последовавшему за ним пробуждению. Теперь ясно, отчего мне зима привиделась – окно открыто, в него раз за разом вопросительно заглядывает по-осеннему сырой и промозглый ветер, а одеяло я ухитрилась сбросить и свалилась на пол в гордом одиночестве.
Причитая и шипя сквозь зубы не слишком приличные слова, я поднялась на ноги, рассеянно пригладила встрепанные волосы и подошла к окну.
Сад дышал томной полудремой, предшествующей крепкому зимнему сну, этой маленькой ежегодной смерти, привычной, но не устающей изумлять своей временностью. В начавшей украшаться желтой каймой листве кое-где вызывающе алели налитые соком бока яблок. Ветер, расшалившись, швырнул мне в лицо полную горсть холодной мороси, покрывающей все в саду ровной серой пленкой капели и больше похожей на сыплющийся с неба туман, чем на нормальный дождь. Я невольно фыркнула и прижала согнутые в локтях руки к груди. Впрочем, стегнуть по ней торопливым вздохом холодного воздуха ветер еще успел, после чего дурашливой ладонью встрепал мне волосы и вновь одарил мокрым поцелуем.
