Марина Дяченко - Авантюрист
Мне сделалось неуютно. Каждое слово Ивилины будто вбивало гвоздь мне между лопаток – видимо, я чувствовал свою перед ней вину. По меньшей мере половина перечисленных эпитетов относилась и ко мне тоже.
– Э-э-э… – заикнулся кто-то, наверное, нотариус. К сопению душеприказчика присоединилось сопение прочих, и несколько минут ничего не было слышно, кроме всхлипываний Ивилины и этого всепоглощающего сопения.
Я проделал среди кружев дырочку и тихонько перевел дыхание. Если все закончится благополучно, сказал я сам себе, то я честно признаюсь Ивилине во всем. В собственной низости. Расскажу ей и про Судью, и про Черно Да Скоро, пусть сама судит меня, пусть даст пощечину, в конце концов…
– Уходите, – повторила Ивилина шепотом, – Пожалуйста, оставьте меня в покое. Не растягивайте собственный позор, избавьте…
– А-а-а! – завопил Крод, и в крике этом было столько торжества, что я мгновенно покрылся потом.
– Что это? – спросил Крод страшным голосом, – Что это, а? Что это, я вас спрашиваю?!
– Где? – Ивилина приподнялась на локте, и этот острый локоток болезненно впился мне в ребра.
– Что это? Ослепли? Не видите?! Пряжка от мужского пояса!!
– Пряжка от мужского пояса, – с суеверным ужасом повторили нотариус и душеприказчик.
– Где? – повторила Ивилина удивленно.
– Вот!
– Да где же?
– Да вот!
Ивилина села на кровати, то есть на мне, и в следующую секунду воздуха стало много, слишком много, и много стало света, потому что пять свечей после кромешной темноты показались мне яркими, как полуден-йое солнце.
– Во-от!
Тот, что сорвал с меня одеяла, был невысок и плешив. Правый его глаз сверлил меня с мрачным торжеством, зато левый уплывал куда-то в сторону, к уху, я вспомнил, что мельком видел этого красавца в поселке – он сидел в трактире и пил, пил, пил…
Шпага моя осталась по другую сторону кровати – вместе с ножнами и поясом. Еще четверо мужчин – из них двое здоровенные молодые парни – уставились на меня с радостным удивлением; я сполз с подушек и отступил к стене, машинально поправляя на себе остатки одежды.
– Кто это? – загремел Крод, оборачиваясь к белой, как простыня, Ивилине. – Кто это, любезная вдовушка? Что за человек лежит в вашей постели, что это вы тут говорили про ревнивых, вздорных…
– А-а-а! – завизжала Ивилина, тыча в меня пальцем и отступая в таком ужасе, будто увидела живого мертвеца, – А-а-а! Это он, он!
– Конечно, он, – удовлетворенно кивнул душеприказчик. – Видно, что он, а не она…
– Это убийца Рэгги! – взвизгнула Ивилина так, что у меня заложило уши. – Убийца моего мужа, я видела его там, у ручья, он… его разыскивает стража герцога! Хватайте его, он хотел убить и меня!
Замешательство длилось всего четверть секунды – но мне хватило этого времени.
Хватило, чтобы перемахнуть через кровать, подхватить шпагу, ножнами отбросить с дороги господина Крода, перепрыгнуть через подставленную ногу душеприказчика, на ходу сбить одного из парней и прыгнуть в раскрытое окно – с риском сломать шею.
Судьба издевательски улыбнулась мне – я упал на мягкое, это мягкое охнуло и осело, увлекая меня на землю и осталось там лежать, в то время как я вскочил; следующим, вставшим у меня на пороге, оказался угрюмый лакей с заранее приготовленной дубиной.
Он ударил – я увернулся. Он замахнулся еще – я поднырнул под его орудие и ударил головой под дых, отчего бедняга сразу же потерял ко мне интерес.
Залаяла спущенная с поводка собака – но я был уже на стене. Скатился по ту сторону, в ужасе оттого, что лошади может не оказаться на месте; впрочем, лошадь оказалась самым порядочным существом во всей этой истории. Она ждала меня там, где я ее оставил.
Глава четвертая
Теперь каждый стражник в городе знал, кого надлежит высматривать на улицах, и девчонки, имевшие на вид около пятнадцати лет, страдали от повышенного к себе интереса. Охранники у городских ворот клялись, что за последние два дня ни одна подозрительная девчонка из города не вышла; Танталь мрачно хмурилась, слушая эти клятвы. У Аланы хватит изобретательности выбраться из города незамеченной. Если только она не сделала этого раньше – сразу же после побега…
Танталь слишком долго верила, что сбежавшая Алана вот-вот объявится в одном из городских кабаков. Аланина выходка была отповедью на попытку ограничить ее свободу, а значит, дрянная девчонка попытается наказать отца, выбрав среди городских притонов самый скверный и стыдный; к сожалению, скоро сделалось ясно, что побег Аланы не выходка, а поступок.
Вместе с беглянкой исчезли часть ее вещей и все украшения, когда-то подаренные Алане матерью. Девчонка не собиралась устраивать из своего побега представление – она просто ушла, и, вероятно, по ту сторону забора ее ждали.
От этой мысли Танталь сделалось дурно. О том, кто мог поджидать богатенькую дуреху за воротами отчего дома, можно было строить сколько угодно предположений. Танталь не стала обсуждать их с Эгертом – но тот и сам прекрасно все понимал. Темные ямы вокруг его глаз делались все глубже.
Из города отправлены были три гонца по трем дорогам – человеку, который вернет в отчий дом пропавшую Алану Солль, назначено было значительное вознаграждение. Для опознания предъявлены были четыре бродяжки, в том числе одна десятилетняя соплюха и одна грудастая бабища. Появлялись во множестве сведения, что Алану видели там-то и там-то, причем нередко одновременно в удаленных друг от друга местах; полковник Солль ездил на опознание трупа, выловленного в реке. Вернулся изможденный, черный лицом – встретившись с ним взглядом, Танталь закусила губу и поклялась избить Алану до крови. До полусмерти, кулаками, палками, ремнем; пусть только появится. Пусть только вернется живая…
На пятые сутки Аланиного отсутствия всплыли, наконец-то, кое-какие полезные сведения. Во гостинице под названием «Храбрый шмель» некоторое время обреталась труппа бродячих комедиантов; нашлись глаза, несколько раз видавшие в их компании девушку, которая сильно смахивала на искомую дочь полковника Солля.
Труппа покинула город ранним утром – как раз в тот день, когда Алана исчезла. Хозяин гостиницы, прижатый к стенке, не мог толком сказать ни «да» ни «нет» – была ли девчонка в числе отъезжавших? Или не было? Так ведь ушли-то на рассвете, на двух повозках, комедианты, их дело темное…
Через час после получения сведений из городских ворот вылетел маленький конный отряд. Стражники спешили отыскать в паутине дорог размалеванные повозки комедиантов, а в одной из повозок – девчонку с лицом дерзкого подростка.
– Во главе отряда скакал, без нужды понукая лошадь, полковник Эгерт Солль.
* * *Моему намерению получить все и сразу вряд ли суждено было осуществиться.
Вместо вожделенного вдовушкиного состояния я вполне мог заработать топор и плаху – причем за преступление, которого не совершал. Пять дней я бежал, спеша уйти как можно дальше от владений герцога Три-стага; на шестой день кобыла едва держалась на ногах, и мы неторопливо ковыляли рядышком – я и она.
Облетала с веток желтеющая листва, а на стерне сжатых полей поблескивали ниточки паутины. Я смотрел на все это широко раскрытыми глазами – каждый летящий за ветром листок был уходящей в небытие секундой. Неостановимое время; мы с моей кобылой брели среди подступающей осени, и, весьма вероятно, это была последняя осень в моей жизни…
Я содрогнулся и достал из-за пазухи свой календарь.
Осень… Против осенних месяцев щедрой детской рукой нарисованы были пузатые тучи с глазами, из этих глаз, круглых и томных, вроде как у коровы, ручьями лились нарисованные дожди. Что мне делать – сесть на обочину и рыдать?!
По-видимому, необходимую сумму придется собирать понемногу. Таскать в свой заброшенный замок, как пчела носит мед – по капельке, а ведь пасечник потом наполняет доверху пузатые бочонки…
Правда, на пасечника работает неутомимая прорва пчел. А я один, и, кроме меня, о драгоценном Рекотарсе ни одна скотина не позаботится…
– Пошла! – прикрикнул я на загрустившую лошадь, звонко шлепнул по вороному крупу и зашагал быстрее.
Лей, ливень, ночь напролет.
Сырость выползала из подвала, просачивалась в щели, проступала пятнами на каменных стенах; до морозов еще далеко. Стекла еще нескоро подернутся изморозью – снаружи льется вода, изнутри оседает, пар от, дыхания…
Он мерз. Обнимал плечи руками, тер голый затылок, прерывисто вздыхал. Мерз.
Три зеркала в гостиной потускнели, будто слепые глаза. Будто подернутые туманом окна; ох и густой туман. Ох и клочковатый. Ох и тяжелый, будто серый расплавленный воск…
Он провел по зеркалу тряпкой – мягкой ветошкой. Стороннему наблюдателю показалось бы, что он наконец-то взялся за уборку – стирает накопившуюся пыль…
Сторонних наблюдателей не было.
