Кира Измайлова - Пятый постулат

Под черным зимним небом в ярких холодных звездах думалось хорошо. Маша и размышляла, загребая валенками снег на нечищеной дорожке, поглядывала по сторонам, подмечая, как тускло светятся окна: видно, опять напряжение упало. Местная подстанция частенько выходила из строя, а резервная с трудом выдерживала нагрузку…

Почему она раньше не замечала, как бедно они живут? Не в честной простоте, как завещал Вождь, а именно бедно! В том, другом мире даже в крестьянских домах топили печи, а на полу лежали хоть вытертые, да половички. Да и на столе худо-бедно что-то водилось: своя живность всё-таки, не корова, так хоть коза или куры, да еще огород… Конечно, то деревня, а то посёлок, но ведь неподалёку ферма, куда летом ездят то на прополку, то картошку копать! Там и коровы есть, и большущие курятники, и где это всё? Почему в столовой каждый день, считай, одно и то же, пресное и водянистое? Хлеб, и тот какой-то будто картонный… Маша вспомнила деревенские караваи и тяжело вздохнула.

Первое время по возвращении она думала, что это ей кажется. Насмотрелась на чужую мещанскую жизнь, отвыкла от присущей общевистам простоты, вот и давится комковатой кашей! Но шло время, и она постепенно начала понимать — нет, ей не кажется. А еще можно было смотреть по сторонам, и она частенько подмечала, как общежитская повариха таскает к себе какие-то кульки и кастрюльки. Догадаться, что в них, было несложно… А еще она подмечала, что некоторые отчего-то живут получше других, и это не всегда соответствует их заслугам перед обществом. У кого-то, хоть он всего-то слесарь пятого разряда, отдельная комната, а у кого-то даже две — в бараке на три семьи, хотя семьи у него как раз и нет. Всё это было странно, но думать Маша умела, и выводы, к которым она пришла, ей совсем не нравились…

Правда, приглядываться Маша начала не так уж давно: сразу по возвращении ею занялись соответствующие органы. Она не возражала, честно отвечала на все вопросы, повторявшиеся по сотне раз: это было правильно, ведь неизвестно, где она была, чего там набралась! Может, она забыла принципы общевизма! Или, того хуже, её совратили с пути истинного и послали шпионить, чтобы потом вторгнуться в Мир взошедшего солнца и вновь установить в нем волчьи законы капитализма!

И Маша снова и снова рассказывала, как старалась донести до чужих людей заветы Вождя, а над ней смеялись, как, наконец, нашла товарищей, но тех выследили власти и отправили в ссылку, а ее вернули обратно. Вот последнее очень интересовало сотрудников органов: почему это самую опасную в том мире общевистку отпустили с миром, а не казнили? Маша отвечала первое, что пришло в голову, все-таки немного она поняла тех людей: если б ее казнили, то товарищи бы ее не забыли, сделали символом, а тогда с ними стало бы сложнее бороться. А так ее уход наверняка преподнесли как бегство, а какая вера беглецу? Так вот подорвали устои едва зародившегося общевизма в том мире!..

Спрашивали также, почему она не боролась до конца? Тут уж Маша честно могла сказать, что ей, простой ткачихе не под силу оказалось в одиночку объяснить людям, что общевизм лучше их гнилого капитализма, и она думала, что сможет получить помощь. А уж товарищи с горячими сердцами и холодными головами наверняка устремятся на помощь коснеющему в невежестве народу, угнетаемому аристократами!

Только об одном она умолчала — о Весе. Маша прекрасно понимала, что если сама расскажет о связи с аристократом, даже и вынужденной, ей конец. Такого ей не простит ни один товарищеский суд, и придется ей доживать свой век где-нибудь в исправительной колонии для таких же, как она, предательниц. И то, что она себя предательницей никак не чувствовала, ей бы не помогло.

Неизвестно, поверили ли ей (все-таки Маша не расставалась с книгой Вождя, могла цитировать ее наизусть с любой страницы и назубок знала всё, что полагается знать хорошей общевистке), но в итоге всё-таки отпустили и разрешили вернуться в Верхнешвейск и восстановиться на фабрике.

Так она и поступила, радуясь, что возвращается, наконец, домой. Только дома ее не очень-то ждали, как выяснилось. Место ее на фабрике успели отдать новенькой, пришлось ждать, пока освободится вакансия, а пока работать на подхвате. Место в общежитии тоже заняли, её поселили с вовсе незнакомыми девицами из прядильно-мотального цеха, которые вечно обсуждали неизвестных Маше парней.

А еще — её приметно сторонились, Маша это скоро поняла. Иногда за спиной перешептывались: как же, пропадала неизвестно где, ею занимались органы, она «неблагонадежная», вот как они говорили! Если бы только ей дали рассказать, объяснить… Но в органах ее особо предупредили, чтобы не вздумала ничего никому говорить. Военная тайна, сказали они сурово, и Маша дала честное общевистское слово, что не выдаст ее никому.

Не только женщины, но и мужчины, славные парни, с которыми она когда-то приятельствовала, стали обходить её стороной. А липли к ней теперь всё сплошь такие, что хоть оторви да выбрось: или лентяи, на которых другие девушки не смотрели, или те, кто хотел испытать смелость — как же, с неблагонадежной-то погулять, удаль показать! Маша это прекрасно понимала, и ей было горько.

Тогда она и решила переехать, выпросила перевод в Запряжинск, думала, на новом месте всё будет иначе. Но слухи как-то добрались и сюда. Не успела она прижиться, как началось всё то же самое.

"Может, и правда надо было остаться да выйти замуж за Яныка, — думала она иногда в сердцах. — Пускай он до денег охоч, но он же о хозяйстве радел. О том, чтобы у нас с ним и у деток всё было, чтобы не голодать…"

Она сразу отмахивалась от таких мыслей, потому что следом за Яныком вспоминался Весь, а о нем она думать вовсе не хотела. Может, когда-нибудь еще вспомнит и попробует разобраться в своем к нему отношении, но не прямо сейчас. Сейчас и более насущных проблем хватает! Тем более, вспоминается-то не его аристократическое высокомерие, заносчивость, подлость и жадность, а вовсе даже другое. Это он днем сыпал колкостями, часа не проходило, чтобы гадость не сказал, а вот по ночам… Умел же быть и ласковым, и нежным, и улыбался не язвительно и зло, а совсем по-человечески, и с ним бывало хорошо, — будто совсем другой человек! Эти воспоминания Маша тем более гнала, отлично понимая, что если с Яныком бы у нее жизнь сложиться могла, то с Весем… Он ясно дал понять, во что её ставит. Ни во что, если вернее! Ну и что о нем вспоминать, проклятом недобитке капитализма? Сам-то домой не вернулся, Маша видела, как у него глаза разгорелись от посулов Властелина. Точно, авантюрист, на месте не сиделось, о семье и долге забыл, о службе так и тем более! А еще мужчиной назывался…