Джо Аберкромби - Герои

Слабый кивок.

— Красный Ручей. — Дрофд хихикнул. — Хорошее. Звучит просто люто. Ты, знамо дело, доволен.

— Доволен? — Ручья так и потянуло за язык сказать, «я спрятался в посудном шкафу и убил своего», но взамен он произнёс — Пожалуй.

— Хотелось бы имя и мне. Наверно, со временем.

Ручей продолжал смотреть в огонь, надеясь отсечь дальнейшую болтовню. Однако Дрофд был, похоже, болтливой породы.

— У тебя есть семья?

Самая обычная, избитая тема, до какой сумеет додуматься пацан. Ручей вытягивал слова, поначалу чувствуя, как усилие причиняет ему боль.

— Мать. Два младших брата. Один учится в долине, у кузнеца. — Может и глупо, но начав слетать с языка, мысли уплыли к дому, и оказалось, он не может остановиться. — Мать, наверно, готовится к уборке урожая. Когда я уходил, начиналась пора жатвы. Будет точить косу и прочее. А Фестен следом за ней будет собирать… — И, мёртвые, оказаться бы ему сейчас с ними! Ему хотелось одновременно улыбнуться и разрыдаться, и он не отваживался ничего добавить, от страха, что так и сделает.

— У меня семь сестёр, — сказал Дрофд, — и я — младший. Всё равно, что восемь матерей надо мной тряслись. Они с утра до ночи делали мне замечания, и у каждой следующей язык острей, чем у предыдущей. Мужиков в доме не было и о мужских делах никто не говорил. Дом — это ад на свой лад, точно тебе говорю.

Уютный дом с восемью женщинами и без мечей, здесь и сейчас, казался не таким уж и страшным. Ручей считал адом на свой лад и собственный дом. Теперь у него появилось другое мнение, на что похож ад.

Дрофд продолжал молоть языком.

— Но теперь у меня другая семья. Утроба, Чудесная, Весёлый Йон и остальные. Здоровские бойцы. Здоровские имена. Держатся вместе, ну, занимаются общим делом. Потеряли пару ребят за последние дни. Пару добрых парней, зато… — Кажется, у него временно кончились слова. Правда не на долго. — Утроба был вторым у Тридубы, знаешь, в давние времена. С тех пор побывал во всех битвах. Всюду поступает, как встарь. Настоящий правильный мужик, прямой, как стрела. Свалившись к нам, ты приземлился на ноги, вот что я тебе скажу.

— Айе. — Ручей не чувствовал, будто бы приземлился на ноги. Он чувствовал себя так, будто до сих пор падает, и рано или поздно, скорее всего рано, твёрдая земля вышибет ему мозги.

— Где ты взял свой меч?

Ручей сморгнул, глядя на рукоять, почти что удивившись, что он до сих пор с ним.

— Отцовский.

— Он был воин?

— Названный. По-моему знаменитый. — Как же он раньше любил его гордо произносить. А теперь имя жгло ему язык. — Шама Бессердечный.

— Что? Тот самый, кто бился в поединке против Девяти Смертей? Тот самый, кто…

Проиграл.

— Айе. Девять Смертей принёс на поединок секиру, а мой отец — этот меч. Щит раскрутили, и Девять Смертей выиграл и выбрал меч. — Ручей потянул его, глупо переживая, что, сам того не желая, может кого-нибудь заколоть. У него появилось почтительное уважение к заострённой стали — какого не было ещё предыдущей ночью. — Они сразились, и Девять Смертей разрубил отцу живот. — Теперь кажется безумием то, как он ринулся по стопам этого человека. Человека, которого он никогда не знал, и чей путь привёл его к распоротым внутренностям.

— Значит… этот меч держал Девять Смертей?

— Выходит, что да.

— А мне можно?

В былые времена Ручей послал бы Дрофда на хуй, но изображать нелюдимого одиночку не принесёт ничего хорошего ни ему, ни окружающим. На этот раз, пожалуй, стоило попытаться худо-бедно сдружиться с одним-двумя парнями. Поэтому он вручил клинок, рукоятью вперёд.

— Клянусь мёртвыми, это охренительный меч. — Дрофд большими глазами рассматривал рукоятку. — На нём до сих пор кровь.

— Айе, — сумел прокаркать Ручей.

— Так, так, так. — Борзой походочкой подошла Чудесная, руки-в-боки, кончик языка выглядывает между зубов. — Два юных бойца трогают друг другу оружие при свете костра? Не волнуйтесь, я-то знаю, как оно бывает. Думаете, никто не смотрит, а впереди бой, и вам может и не выпасть другой возможности этим заняться. Самая естественная вещь на свете.

Дрофд прочистил горло и поспешно вернул меч.

— Просто разговаривали об… ну это самое. Об именах. Как тебе досталось твоё?

— Моё? — изумилась Чудесная, прищуривая на них глаза. Ручей не знал, что и думать о женщине, которая сражается, не говоря уж о той, которая командует дюжиной. Тем более той, которая теперь его вождь. Приходилось признаться, она немножко его пугала, но какая теперь разница, раз его пугает всё на свете. — Мне дали его за то, что я навешала парочке любопытных мальчиков чудесных люлей.

— Оно у неё от Тридубы. — Весёлый Йон перекатился на одеяле и приподнялся на локте, присматриваясь к огню одним, едва ли открытым глазом, скребя в чёрно-седой гуще бороды. — У её семьи был двор сразу к северу от Уффриса. Поправь, если ошибаюсь.

— Поправлю, — промолвила она, — не беспокойся.

— И когда началась заваруха с Бетодом, часть его ребят спустилась в долину. Вот тогда она и сбрила волосы.

— Я сбрила их парой месяцев раньше. Постоянно мешались, когда я шла за плугом.

— Признаю свою ошибку. Желаешь перенять бразды?

— Ты всё говоришь правильно.

— Значит, побоку стрижку, в общем она взялась за меч, и подняла ещё кое-кого в долине сделать то же самое, и устроила засаду. — Глаза Чудесной сверкнули в огне костерка. — Ещё бы.

— А потом объявился Тридуба, и я, и Утроба с нами. Тридуба ожидал увидеть выжженую дотла долину и обездоленных крестьян, а вместо этого обнаружил дюжину Бетодовых ребят на виселице и ещё дюжину пленных, и эта треклятая девка сторожила их с ещё той улыбочкой. Что же он тогда сказал?

— Будто я помню, — буркнула она.

— Экая чудесная невидаль — быть под началом у женщины, — проговорил Йон, перейдя на скрипучий бас. — Неделю-другую мы звали её Чудесная Невидаль, потом невидаль отвалилась, и вот вам итог.

Чудесная, помрачнев, кивнула огню.

— А через месяц Бетод пришёл уже без дураков, и долина всё равно выгорела дотла.

Йон пожал плечами.

— Всё равно засада вышла отличная.

— А что насчёт тебя, Весёлый Йон Кумбер?

Йон стянул одеяла и сел.

— Ничего особенного.

— Не скромничай. Весёлым его нарекли ещё в стародавние времена, ибо раньше он был шутник ещё тот, Йон-то. Потом ему, о горе, отсекли хер в битве при Инварде — куда более оплакиваемая женским населением Севера утрата, чем все погибшие там мужья, сыновья и отцы. С тех самых пор — ни одной улыбки.

— Злостная ложь. — Йон наставил толстый палец на Ручья. — У меня никогда не было чувства юмора. А при Инварде я всего-то бедро поцарапал. Много крови, но никакого вреда. Пониже пуза у меня всё работает, не думай.