Вера Камша - Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки

Иное дело этот Перше, он действительно ненавидит горбуна и боится его. Он верит в его преступления и хочет, чтобы он был наказан, а добродетель восторжествовала. Для него Александр Тагэре – исчадие ада, а те, кто его уничтожает, – герои и защитники справедливости. С этой пьеской мы добьемся того, что хотим… Кстати, стоило бы взглянуть и на самого поэта, даже если б он нам не пригодился, он на самом деле хорошо пишет. Наверняка у него есть и другие пьесы. Их мы тоже поставим.

– А эти-то зачем?

– Неужели ты думаешь, что, убедив Арцию, что Александр был плох, мы разом покончим со всяким недовольством? В Ифране и Элле все спокойно, но этот покой дался тамошним монархам недешево. Арцийцы же привыкли слишком много думать и слишком многого хотеть, с ними будет сложно… Труппы должны обновлять представления несколько раз в год, люди привыкнут к бесплатному развлечению. Тогда, когда вновь понадобится сделать белое черным, а я думаю, это будет довольно скоро, мы легко заставим их видеть то, что хотим мы… Я не слишком навязчива в своих объяснениях?

– Слова Ее Иносенсии полны глубокого смысла, – галантно склонил голову Селестин Рогге. – Признаться, я не понимал, как Жозефу удавалось собирать тройной налог и при этом держать армии на трех границах сразу… Но вы хотели видеть поэта, сейчас он войдет.

И он действительно вошел. Бриан заметно волновался, и лицо его блестело от пота. На подкашивающихся ногах брат Армана доковылял до стола, за котором сидели двое богато одетых придворных и ослепительно прекрасная женщина в белом. Бриан поклонился и застыл, преданно глядя в глаза элегантному вельможе с маршальской цепью на шее, однако первой заговорила женщина:

– Мне хотелось бы узнать, почтенный…

– Бриан Перше, – напомнил второй мужчина.

– Да-да… Так вот, мне хотелось бы узнать, как вы написали вашу пьесу, откуда вы узнали о событиях, про которые так убедительно рассказываете. Вы встречались с горбуном?

Пот снова прошиб Бриана – он понял, что его уличают во лжи. Еще мгновение назад казавшаяся столь удачной мысль взять одну из безумных пьес Армана и переписать ее, заменив имена действующих лиц, оказалась смертельно опасной. Сейчас господин в платье с алой оторочкой, оказавшийся – как он сразу этого не понял! – магистром Красной Палаты, арестует его за клевету в адрес коронованных особ. Это, как он сам слышал утром, означает отрубленное ухо и изгнание из Мунта. И как он посмел замахнуться на пусть и покойного, но короля. Хотя… Он не намерен отвечать за выходки Армана, который не только сидит у него на шее, но и пишет такие опасные вещи.

– Не смею лгать Ее Иносенсии, – Бриан пожирал глазами Анастазию, – у меня есть брат…

– Это он написал пьесу?

– Э… А… Да, он!

– А почему ее принес ты?

– Видите ли… Мой брат… Он – поэт… Он только и делает, что пишет. Сидит дома и марает бумагу. Прошу простить, но только на перья и чернильный корень уходит не менее десяти аргов в месяц… Я же работаю…

– Писцом в торговой палате, – насмешливо уточнил «красный», – и я полагаю, что эти десять аргов следует вычитать из твоего жалованья…

– Монсигнор…

– Мы не о том говорим, – вмешалась женщина, и мужчины сразу примолкли, – твой брат пишет трагедии?

– Он все пишет – и трагедии, и комедии, а сейчас все больше эти… поэзии… Вирши, знаете ли…

– Будет очень любопытно почитать. Мне кажется, твой брат не без таланта, но вернемся к «Кровавому горбуну». Откуда твой брат узнал то, о чем написал, если, по твоим словам, он не выходит из дома. Кто ему рассказал? Ты?

– Нет, я…

– Что ж, придется спросить твоего брата…

– Моя сигнора… Ваша Иносенсия… – Бриана колотила дрожь, его обычно довольно-таки низкий голос сорвался на кошачий визг. – Мой брат ничего не знает…

– Значит, это все-таки ты?

– Нет, брат!

– Я уже ничего не понимаю, – вмешался Рогге, – кто же ее написал?

– Разве непонятно? – подняла брови циалианка. – Написал, разумеется, отсутствующий здесь поэт, и отлично написал. Но ведь это была пьеса не про Александра Тагэре. Не так ли?

– Да, – сглотнул Бриан, – про какого-то Би… Биви… Бивинура.

– Бивинуара, – поправил Дюбарр, – легендарный хаонгский король, погиб задолго до Анхеля Светлого.

– Что, он действительно перебил столько родственников? – заинтересовался кардинал.

– По-моему, все-таки меньше, – пожал плечами магистр, – как, писарь?

– Ме-меньше, – признал вконец ошалевший Бриан, – я взял два убийства из другой пьесы…

– Вот мы и выяснили, – торжествующе улыбнулась Ее Иносенсия, став еще красивее, – этот человек нашел единственный возможный выход. Он взял пьесу, автор которой верил в то, о чем писал, и заменил имена. Только так и Могло случиться. Успокойся, сын мой, – в устах молодой красавицы эти слова прозвучали нелепо, но Бриану было не до того, – тебя никто ни в чем не обвиняет. Более того, ты и твой брат будете награждены. Мне нужны и другие вещи твоего брата, принеси их, а тебе придется возглавить труппу актеров, которые будут их ставить. С твоими исправлениями, разумеется, так как нам нет дела до мертвых хаонгских королей.

Эгону Фарни было очень стыдно. Стыдно, что в такие подлые времена он счастлив. Барон любил жену, обожал приемных детей и был в восторге от гостей. В довершение всего светило солнце, искрился снег, небо отливало весенней синевой, и как-то не верилось, что под ним могут твориться мерзкие и грязные дела. Владетель Гран-Гийо поправил берет с пером и повернулся к стоявшему рядом Рафаэлю Кэрне.

– Будь я проклят, если это не гости! Ну и славно…

– Если это друзья, – покачал головой мириец. В последнее время Кэрна старательно следовал советам Крапивника, и кое-что у него и впрямь получалось. По крайней мере, он расхаживал по замку, и ни у кого это не вызывало ни вопросов, ни удивления. Николай твердо обосновался в Гран-Гийо в качестве замкового клирика, так как предыдущий, помнивший еще деда нынешнего барона, очень кстати умер в конце осени. Яфе, соизволивший расстаться со своей бородой, в глазах северян легко сошел за троюродного племянника сигноры Клотильды, чья кузина некогда вышла замуж за сигнора из Кер-Эрасти.

Что до Серпьента, то с его талантами превращаться то в бабочку, то в гусеницу он мог ни о чем не беспокоиться и делать что хочет. А хотел он валяться на медвежьей шкуре, положив ногу за ногу, всех воспитывать и ругать за бестолковость. Чаще всего его жертвами оказывались Николай и Яфе, так как Рито и Эгон то и дело отлучались на «охоту», пытаясь отыскать хоть какой-то след Александра. Бесполезно. Многочисленные ищейки Тартю и циалианок тоже остались ни с чем и прекратили поиски: Тагэре объявили мертвым, а мертвых не ищут, по крайней мере открыто. С этим Рафаэль с Эгоном и вернулись в Гран-Гийо. Оставалось положиться на Серпьента, обещавшего разыскать пропавшего короля своими методами, но не раньше весны. Пока на земле лежал снег и не было ни крапивы, ни бабочек, ни гусениц, Крапивник был слеп так же, как и люди.